Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

В эти дни из Парижа пришли известия, что Турнейзен обанкротился. Всеобщее беспокойство. Полагали, что это был старший Август Турнейзен. Но речь идет о молодом Шарле [327].

Сегодня вечером я должен отправляться в Нарву.

Совершенно конфиденциально следующее: император с императрицей в конце июня по н<���овому> ст<���илю> отправляются через Киль в Брюккенау под Киссингеном. Императрица будет там принимать ванны. Затем император отправится один в Вильдбад, чтобы отвезти свою маму в Берлин. Там, говорят, отпразднуют 13/1 июля [328]. Затем оба, мама и сын, отправятся в Петербург. Горчаков едет с императором, так что будет немного и политики; говорят о встрече с Луи Наполеоном — чтобы не допустить охлаждения новой дружбы!

Нарва с ее напоминаниями о Ганзе [329], естественно, заинтересовала меня страстно! Я познакомился с разными приятными эстляндцами, в том числе и с весьма сведущим в истории Штакельбергом. Будь то дворянин, либо буржуа — балты умственно инициативны! Усердный и работящий немец в этом форпосте сбросил присущее ему филистерство [330]и расширил свой кругозор.

Итак: ровно через три недели! Как школьник я с удовольствием стану заштриховывать каждый день, пока не встречусь с Вами всеми в Любеке. К сожалению, я должен буду идти не на точном «Адлере», но на медленном «Владимире» [331]. Но главное то, что я уже имею место!

Недавно вновь приехал высланный в 1825 г. Тургенев [332](ученик нашего дедушки и издатель «La Russie et les Russes» [333]. В 1825 г. он должен был быть четвертован, это мне недавно показал Куник в опубликованных актах о тогдашнем процессе декабристов. Для Тургенева и трех других были установлены самые строгие наказания [334]; но он заблаговременно незаметно улизнул. В прошлом году его амнистировали.

Сегодня с «Адлером» отправляется жена моего шефа. В следующую субботу Вертерн прибывает в Штеттин. Я очень рад, что он тебе понравился.

Постепенно весна начинается и здесь; березы зазеленели, ночи совершенно светлые, а Петербург был и остается очаровательным. Торговый тариф принят в прошлом месяце на пленуме Государственного совета и вот-вот будет опубликован. 27/15-го э<���того> м<���есяца> «l´administration des chemins de fer russes [335]» приняла в эксплуатацию железную дорогу в Гатчину; все там установлено на французский манер.

С императрицей, у которой все хорошо, отправляется др. Хартманн. Мой шеф ничего не знает о своем отозвании; оно было бы очень печально, в особенности, если неженатый Брокгаузен [336], шурин моего Дёнхофа, прибудет сюда. Жизнь в нашем доме была такой милой, моя госпожа была такой замечательной. Вертер только знает, что на его место рекомендован Арним [337]из Вены, что также соответствует желанию короля. На вакантный вследствие ухода Арнима пост в Вене подали заявки четыре кандидата, среди которых моего шефа нет. Он никогда и не вызывается, этого бы не допустила его жена, эта гордая южанка.

Горчаков страдает от подагры вот уже более десяти дней и, вероятно, в дурном расположении духа. Великий князь Константин ожидается к следующему понедельнику или вторнику; тогда уж состоятся в Царском Селе крестины [338], на котором будут присутствовать только Chefs de mission [339].

Сегодня обед у Плессена. Всего Вам наилучшего, мои дорогие Шлёцеры! Через четырнадцать дней, будь на то Божья воля, я буду паковать свои чемоданы!!

«Le départ de Leurs Majestés est fixé pour le 11/23 Juin. Elles vont à Kiel [340]». Эти слова вчера составили содержание дюжины телеграфических донесений, которые были отправлены отсюда во столько же европейских дворов и кабинетов. Позавчера были крестины в Царском Селе; там дипломатический мир убедился в верности этой новости.

То, что «Адлер» прибыл вчера без Вертерна, огорчает меня весьма. Он написал шефу и мне — и супруга шефа подтверждает это в письме из Берлина, где она видела Вертерна, — что он чувствует себя весьма неважно и, если это возможно, он нуждается в морском курорте, на чем настаивает Лангенбек [341]. Причина, которая помешала ему прибыть сюда сейчас, болезнь его матери, которая через 14 дней должна достичь своего пика, чего бы хотел дождаться Вертерн. В то же время он написал шефу и мне, что Теремин [342]только и ждет ходатайства шефа, чтобы, по возможности, еще до 1 июля сделать меня секретарем дипломатической миссии.

Все эти донесения послужили причиной проникновенного разговора между шефом и мной, вследствие которого, прежде всего, шефом было составлено пространное письмо, в котором он очень расхваливал мои способности к дипломатической работе и ходатайствовал о том, чтобы после этого повысить меня до секретаря дипломатической миссии. Это ходатайство будет отправлено сегодня через Любек. После мы обсуждали, рассчитывать ли нам на Вертерна или нет. Найти выход было непросто, поскольку: 1. Я хочу уехать; 2. Мой шеф хочет уехать сразу после отъезда императора; 3. Вертерн хочет на морской курорт; 4. Все-таки здесь должен остаться кто-то из нас. Итак, после длительных переговоров и расчетов, в ходе которых ни один из нас, как только кому-либо называлась какая-то дата, не задавал сразу же вопрос: «Вы имеете в виду старый или новый стиль?» — итак, в конце мы пришли к удовлетворяющему обе стороны решению, согласно которому, я в любом случае отправляюсь 20/8 июня на «Владимире». Но сразу же после 1 июля либо в Любеке, либо в Штеттине я сажусь на судно, чтобы как можно раньше вернуться обратно. Затем мой шеф отправится 11 июля на «Адлере» в Штеттин. Однако, в отношении Chargé dʼaffaires [343]у него и меня есть некоторые опасения, принимая во внимание наше костное министерство. Nous verrons! [344]

Мои дорогие Шлёцеры,

еще два слова, прежде чем я отправлюсь. Дни в Любеке были такими особенными, что я думаю о них до сих пор. Вчера я обедал у Бруннова [345]. Я не знаю, на чем основывается наше обоюдное родство душ, но этот человек обращался со мной так, как, я бы сказал, бездетный дядюшка обращается со своим племянником, в котором он видит своего будущего финансового и духовного наследника. Сравнение хромает, поскольку я не стану наследником Бруннова и никогда не смогу стать русским посланником в Берлине, но все оба раза, которые я его видел, он непрестанно играл в сердечного и отеческого друга. О моем назначении на должность секретаря посольства он уже знал, равно как и Убри [346]и Васильчиков [347]. В дипломатической миссии я был принят с ликованием. В течение всего обеда я рассказывал о золотой свадьбе [348], хотя с нами за столом сидел известный от Севастополя и до сюда генерал Константинов [349]. Он воспринял моё назначение как знак внимания, который король оказал моему папе.