Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Гао Ган же держался повелительно и уверенно, как большой начальник, но особой культуры за душой у него не было. В самом начале нашего знакомства я случайно стала свидетельницей поразившего меня случая. Произошло это в одном из лучших особняков, который когда-то принадлежал харбинскому миллионеру. В 1945 году, после того как Советская армия вошла в Маньчжурию, здесь размещался штаб Малиновского, а затем дом был передан китайской Народно-освободительной армии и превращен в гостиницу закрытого типа, где время от времени останавливались особые гости, в частности американские военные чины, участвовавшие в качестве посредников в переговорах между коммунистами и гоминьдановцами. Здесь же устраивались торжественные приемы для советских товарищей. В здании сохранился прекрасный зимний сад с пальмами и другими тропическими растениями, в центре сада бил фонтан, а сверху проходил открытый балкон. И вот на одном из таких приемов я улучила минутку и одна спустилась в зимний сад: хотелось погулять, полюбоваться зеленью, забыть о том, что на дворе стоял уже зимний для Харбина месяц – ноябрь. Хожу между пальмами, случайно поднимаю голову и вижу: на балконе появляется Гао Ган. Подходит к балюстраде, опирается на перила и вдруг, поднеся руку к носу, смачно сморкается и харкает, сбрасывая все это прямо вниз. Я была в шоке – мои дворянские гены не выдержали такого плевка и сморкания. А Гао Ган, так и не заметив меня, проделал всю эту операцию и спокойно удалился.

Я подумала: «Боже мой! Если бы это был простой рабочий, крестьянин, тогда все понятно. А тут руководитель такого ранга, и полное отсутствие элементарной культуры!» Нет, я не могла уважать такого человека.

Последующие впечатления не смогли изменить моего представления о Гао Гане в лучшую сторону. Помню, как-то раз он поздно вечером вызвал Ли Лисаня к себе по какому-то делу. Ли Лисань вернулся озабоченный и обронил такую фразу: «Мне кажется, Гао Ган играет со мной, как кошка с мышкой».

Это меня насторожило: значит, этот начальник то отталкивает Ли Лисаня, то, наоборот, хочет приблизить к себе, сделать своим сторонником. В чем? Ради какой цели? В политических сложностях, повторяю, я не разбиралась. Но тут меня осенила мысль: Гао Ган, видимо, по натуре интриган, и эти игры у него в крови – отсюда и бегающий, беспокойный взгляд.

Разгадка для меня была найдена.

Ли Лисань, по характеру прямой и принципиальный, всегда отвергал подобные политические игры. С Гао Ганом он не мог и не хотел сближаться, и это позднее отразилось на его политической судьбе. Несомненно, в отстранении Ли Лисаня от руководства Всекитайской федерацией профсоюзов (о чем я расскажу ниже) Гао Ган сыграл неблаговидную роль, но метил он не в Ли Лисаня, а гораздо выше. Нападая на Ли Лисаня, он, как говорит китайская пословица, «указывая на шелковицу, ругал акацию», то есть фактически атаковал того, кто в Политбюро курировал профсоюзную работу. В наши дни имя этого человека известно – это был Лю Шаоци, без чьей санкции Ли Лисань не принимал никаких важных решений.

Когда началась Корейская война, Северо-Восток стал важнейшей военно-оборонной базой Китая, и это позволило Гао Гану сделать новый шаг в своей карьере. В 1952 году он был назначен председателем Госплана и собирался перебраться в Пекин.

А меня в августе 1952 года постигло большое горе – умерла мама. Я очень тяжело переживала ее кончину. Казалось, что краски вокруг поблекли: солнце светило не так ярко, синева неба словно выцвела, и листва деревьев, и цветы уже не радовали глаз. Видя мое удрученное состояние, муж предложил поменять обстановку, уехать из Пекина развеяться. И мы отправились в Дальний (Далянь). Там нас поселили на хорошенькой вилле недалеко от моря. Напротив и рядом в таких же дачных коттеджах жили высшие чины – генералы Советской армии, которая тогда еще стояла в Дальнем и Порт-Артуре. У ворот их вилл несли караул советские солдаты, а у нашей – китайские. Ночью в тишине, когда в переулке звучали чужие шаги, под окном раздавался знакомый оклик на родном русском языке: «Стой! Кто идет?» А днем, когда я выходила из дома, белобрысые часовые в пилотках с удивлением взирали на меня: как это у китайского генерала (а они принимали Ли Лисаня за генерала) европейская жена? Я с ними не разговаривала, и вряд ли им было известно, что я такая же русская, как и они, и даже с советским паспортом.

Жили мы в фешенебельном дачном районе. Неподалеку проводил отпуск и Гао Ган, к тому времени полновластный хозяин всех трех северо-восточных провинций, куда относился и город Далянь.

Море было совсем рядом, но пляж оказался отвратительным, усеянным мелкой колючей галькой, как и морское дно. И мы наладились на машине ездить купаться подальше, на маленький заливчик. Берег там круто спускался к укромному песчаному пляжику, где мы грелись на солнце, лежа на расстеленных купальных полотенцах. Часто приезжал туда и Гао Ган, но он в отличие от нас, загоравших по-простому, устраивался с комфортом, граничащим с восточной пышностью. К заливчику прибывал караван машин, выскакивала обслуга и начинала суетиться – ставить шесты, натягивать навес из одеял. В несколько минут устраивался импровизированный шатер, и в этом шатре Гао Ган возлежал на ковре и подушках, словно богдыхан, в окружении многочисленной свиты – только опахал недоставало.

Иногда по вечерам нас с Ли Лисанем приглашали на виллу к Гао Гану. Там в большом зале показывали кино, в основном советские фильмы. Мое внимание привлекли молоденькие миловидные девушки, которые неотлучно крутились возле хозяина дома. «Это медсестры», – объяснили мне. – «А зачем их так много? Хватило бы и одной», – наивно заметила я мужу, когда мы вернулись домой. Он не ответил, только многозначительно хмыкнул, что прозвучало понятнее любых слов. Я вспомнила, что при появлении любой мало-мальски привлекательной женщины глазки у Гао Гана становились масляными, а выражение их – плотоядным. Стало ясно, что обязанности девушек не ограничивались медобслуживанием.

В Даляне Гао Ган, видимо, пытался продолжать свою игру с Ли Лисанем, но тот был настороже и в целях безопасности даже прибегал к конспиративным приемам. Как рассказал позднее охранник Ли Гочжун, когда Ли Лисань писал из Даляня рабочие письма в Пекин, в Министерство труда, то направлял их не по спецканалам, как принято, а посылал Ли Гочжуна с конвертами на обычную почту. Причем на обратном адресе значилось имя Ли Гочжуна.

В 1953 году Гао Гана окончательно перевели на работу в центр, и он вошел в первую пятерку высшего эшелона власти, пользуясь, как говорили, особой любовью и доверием Мао Цзэдуна.

В столице Гао Ган, как всегда, зажил на широкую ногу. Как-то раз Ли Лисань предложил мне поехать на танцевальный вечер, который устраивался у Гао Гана дома. Мы отправились в бывший Посольский квартал Дунцзяоминсян – единственный район столицы, застроенный европейскими домами.