Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Гао Ган, по своей привычке, разместился в огромном особняке, принадлежавшем прежде французскому посольству. Дипломатических отношений с Францией и другими западными странами в то время у КНР не существовало, и все дома в Посольском квартале были распределены между руководящими чинами, мидовскими, военными и прочими учреждениями. Исключение составляло советское посольство, которое осталось на своем прежнем месте.

Нас провели в зал удлиненной формы, в былые времена явно предназначавшийся для дипломатических приемов. Но теперь зал был слабо освещен и тонул в полумраке. Кроме огромного количества стульев, расставленных вдоль стен, да стандартного вида дивана с несколькими креслами никакой другой мебели не было. Окна были плотно зашторены. На диване восседал сам Гао Ган, а в креслах расположились несколько человек – ответственные работники, почти сплошь земляки хозяина. «Что-то уж слишком узкий круг для бального вечера!» – подумалось мне. Почему такая замкнутость? А где партнеры для девушек, которые скромно замерли на стульях в ожидании? Их-то было много – десятка два – три. С кем же они будут танцевать? Вспомнились разговоры о пагубной страсти Гао Гана к женскому полу и о том, что на подобных вечерах он присматривал партнерш для своих утех, совсем в стиле восточного царька. А как терпела это жена? Шепотком ползла молва, что не только терпела, но даже, наоборот, услужливо помогала ему в подборе, может быть, оттого, что боялась быть брошенной. У меня, мыслящей по европейским канонам, такие отношения в сознании не укладывались.

Безотчетно возникло ощущение внутреннего дискомфорта, неприятия царившей здесь атмосферы. Я встала и сказала по-русски мужу:

– Я еду домой. Не могу здесь оставаться!

Видимо, и Ли Лисань почувствовал что-то неладное. Он не стал возражать, а тут же поднялся вместе со мной. Мы попрощались и покинули эти «танцульки». Возможно, на Ли Лисаня подействовали не только морально-этические соображения, но и интуитивное чувство политической осторожности. Как оказалось, его не обманувшее.

Сама я о политической стороне поведения Гао Гана мало что знала. И для меня было совершенной неожиданностью, когда его блестящая карьера надломилась в самом зените славы – он был обвинен в «антипартийных действиях», в «сколачивании антипартийной группировки» и тому подобном.

История Гао Гана повергла меня, как и, впрочем, многих других в Китае, в недоумение: если он действительно сколачивал антипартийную группировку, то зачем ему это было нужно? Чего еще не хватало этому человеку, с головокружительной быстротой взлетевшему на самый верх? Я для себя объяснила это так: Гао Гану не давали покоя его неуемные амбиции, азартная натура интригана. Стоявший на правительственной трибуне в двух шагах от Мао Цзэдуна, он нацеливался на еще более высокий пост в партии и государстве.

В наши дни, когда обнародованы кое-какие исторические свидетельства, становится ясно, что все было еще сложнее. Гао Ган действительно активничал, «наступал на ноги» многим, позиционируя себя прямым наследником Мао Цзэдуна, и тем самым вызвал глухое недовольство в высших партийных кругах. Тем более что он противопоставлял партийных руководителей, занимавшихся подпольной деятельностью в «белых районах» (читай: Лю Шаоци, Чжоу Эньлая и др.), руководителям революционных красных баз (себе в первую очередь), называя последних «самыми преданными партийцами». У Мао Цзэдуна же вызвало раздражение и подозрения то, что Гао Ган, при всяком удобном случае ссылавшийся на планы и мнение вождя, преждевременно обнародовал его намерение сместить Лю Шаоци. В феврале 1954 года на IV пленуме ЦК КПК VII созыва (от участия в котором, кстати, Мао Цзэдун, будучи Председателем партии, тем не менее уклонился) в выступлениях Чэнь Юня и Чжоу Эньлая прозвучали слова о том, что в партии есть люди, которые создают «независимое княжество». Все поняли, что стрела направлена в Гао Гана. Это был сигнал к контратаке. Началось внутрипартийное разбирательство. Гао Ган был взят под домашний арест и летом 1954 года покончил с собой со второй попытки, приняв солидную дозу снотворного. На следующий год он был посмертно исключен из партии, и многие связанные с ним люди пострадали от репрессий (в частности, его переводчица-китаянка Женя Лу Цзинжу, которую посадили в тюрьму на долгие годы).

Хочется еще сказать, что Гао Ган, как и Ван Мин, пользовался наибольшей благосклонностью советских руководителей той эпохи, был еще одним китайским фаворитом. В годы советско-китайской конфронтации в советской печати он нередко упоминался как «друг Советского Союза». Доходили слухи о том, что советские представители заявляли китайской делегации: «Если вы и дальше будете вывешивать на площади Тяньаньмэнь портрет Сталина, то мы в Москве повесим портрет Гао Гана». С китайской стороны, в свою очередь, Гао Гану инкриминировались «тайные сношения с заграницей» (то бишь с Советским Союзом) и даже такие скандальные заявления: мол, Северо-Восток Китая может вступить в Советский Союз на правах «шестнадцатой союзной республики».

Так это или нет – судить не мне. Но вот интересная информация. Разбирая архивы РГАСПИ, моя дочь Инна обнаружила небольшой листочек, вложенный в личное дело Ли Лисаня.

Цитирую:

Выписка из сообщения тов. Ледовского (н/вх № ОП от 11.06.1952)

По словам Гао Гана, в руководящих органах ЦК существует в основном две группировки. К одной из них относятся Лю Шаои, Пэн Чжен, Ли Лисань, Ли Фучунь, Жао Шуши. К ней же, по словам Гао Гана, близко стоит Чжоу Эньлай. О Жао Шуши Гао Ган отозвался очень отрицательно. В частности он подчеркнул, что Жао Шуши представляет собой “интеллигентика” слабо разбирающегося в марксизме-ленинизме. По словам Гао Гана, указанная группа лиц играет главную роль в решении партийных и государственных дел.

Среди лиц, составляющих другую группировку, и среди которых он пользуется поддержкой, Гао Ган назвал Линь Бяо, Чэнь Юня, Пэн Дэхуая, Дэн Сяопина, Не Жунчжэня. Гао Ган хорошо также отозвался о Чжу Дэ, но подчеркнул при этом его пассивность.

Ирония судьбы сказалась в том, что в решающий момент все, кого Гао Ган упомянул в числе «поддерживающей» его группировки, выступили против него. А «интеллигентик» Жао Шуши (в то время заведующий орготделом ЦК) был причислен к «антипартийной группировке Гао-Жао» и окончил свои дни в заключении.

Амбиции никогда и никого до добра не доводили – это мое убеждение. Ну а как все было на самом деле, предстоит разгадать истории.

Ли Лисань начинал свой революционный путь как лидер рабочего движения. Профсоюзная деятельность была ему близка и знакома, поэтому он с искренним энтузиазмом воспринял назначение на пост руководителя Всекитайской федерации профсоюзов (ВКФП) и отдавал этой работе не просто значительную часть времени, но и самую заветную частичку души.