Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Ранней весной 1993 года я с дочерью Инной, слегка волнуясь, шла по Большой Лубянке вверх, в сторону центра. Мы подошли к старинному зданию, окрашенному в светло-синий цвет, поднялись на крыльцо флигеля, где висела неброская доска с надписью: «Приемная КГБ».

Совсем недавно я услышала, что КГБ частично открыл архивы и допускает к ним прямых родственников репрессированных лиц. Такую возможность нельзя было упускать.

В начале 90-х все делалось довольно открыто и просто. У нас не спросили никаких подтверждений родства, а у меня ведь даже паспорт был иностранный, с другим именем. Мы с дочерью просто заполнили анкеты, попросили выдать для прочтения дело заключенного Ли Мина (Ли Лисаня), арестованного в феврале 1938 года.

Через пару дней, в назначенный срок, снова пришли в эту маленькую темноватую приемную. Нам вынесли толстую архивную папку в грубом картонном переплете, сброшюрованную так, как это полагалось в 30-е годы. Рукописные листы пожелтевшей бумаги, фиолетовые чернила…

– Наверное, с тех самых пор к этой папке никто и не прикасался? – вырвалось у меня.

– Ну что вы! Совсем недавно, когда Ельцин собирался в Китай, у нас попросили это дело, – с улыбкой ответствовал некий сотрудник в чине полковника, явившийся вместе с секретаршей, которая выдала нам папку.

Он с откровенным, но доброжелательным любопытством разглядывал меня.

Зачем Ельцину понадобился Ли Лисань? Этот вопрос я, конечно, не задала вслух. И ответственный сотрудник меня особо не интересовал. Взгляд притягивала только эта, когда-то сугубо секретная папка. Не думала я, что когда-нибудь возьму ее в руки!

– Мы выдаем официальные справки о реабилитации за отсутствием состава преступления. Вы не хотите получить для своего мужа? – продолжал разговор сотрудник.

– Нет. Это ему уже не нужно.

– А вам?

– И нам тоже. В Китае его никогда не считали виновным.

Это была правда. Мне от них не нужно было ничего. Просто хотелось узнать во всех подробностях, как оно было.

Нам позволили прийти несколько раз, сделать выписки и даже любезно – в порядке исключения – передали ксерокопии нескольких (но не всех!) страниц по нашему выбору. Читая эти страницы, за скупым языком которых крылось столько тягостных эпизодов и мучительных переживаний, я будто слышала голос Ли Мина, вспоминающего те 22 тюремных месяца.

На Лубянке Ли Мина провели по темному коридору и втолкнули, вернее, втиснули через дверь. Помещение было до отказа набито людьми. Они стояли вплотную друг к другу, вытянув руки по швам, словно по стойке «смирно» – даже шевельнуться было невозможно. Руки и ноги затекали, деревенели, мучительно ныла поясница. Так они простояли часа три – четыре. Потом началось какое-то движение – арестованных стали выводить по одному. Дошла очередь и до Ли Мина.

Опять его вели длинным коридором, пока он не оказался в комнате, где с него сняли поясной ремень и выдернули шнурки из ботинок – а то еще, чего доброго, вздумает повеситься!

Срезали пуговицы с брюк: держась за штаны, далеко не убежишь. И вот он в камере, где на нарах сидит и лежит тридцать – сорок человек.

Пока это было предварительное заключение. Ли Мину запомнился первый вызов на допрос. Сидевший за столом военный, не поднимая головы, обыденным голосом спросил:

– Фамилия? Занятие?

Ли Мин ответил, что теперешняя фамилия – это его партийный псевдоним, а в Китае он известен как Ли Лисань, что он профессиональный революционер, член ЦК КПК. Военный вскинул голову с недоумением и вдруг, грохнув кулаком по столу, рявкнул:

– Врешь, сволочь!

«Значит, они даже не знают по-настоящему, кого берут, – подумал тогда Ли Мин. – Просто хватают по заранее составленному списку».

Кто же готовил эти списки? Теперь я думаю, что в отношении китайцев это, скорее всего, было делом рук Ван Мина и Кан Шэна, которые перед отъездом в Китай в 1937 году, по свидетельствам многих, составили такой «черный список» китайских коммунистов, остававшихся в Советском Союзе. На Ван Мина, как на виновника своего ареста, указывал в последний год жизни и Ли Лисань.

Потянулись тюремные будни. Допрос следовал за допросом – вызывали то днем, то ночью. Разговаривали грубо, орали. Требовали признаться в преступлениях, которых он не совершал: Ли Мину инкриминировали участие в «контрреволюционной троцкистской шпионско-диверсионной и террористической китайской организации, существовавшей в Москве». Членами этой организации назывались типографские рабочие в издательстве и работники китайских прачечных. Следователь заставлял писать показания о том, что они готовили покушения на «великого вождя народов Сталина», на Молотова, Ворошилова и других руководителей партии и правительства. Не забыли добавить, что сам Ли Лисань работал на японскую разведку. (К слову сказать, когда Ли Лисань покидал родину, о японской агрессии еще и помину не было. Где и как он мог связаться с японцами – уму непостижимо!)

Все предъявляемые ему обвинения Ли Лисань категорически отвергал. И его били ремнями, резиновой палкой. Допрашивали ночами напролет, устраивали очные ставки. На две недели посадили в одиночку – крохотную камеру длиной в пять – шесть шагов. Сажали и в карцер. В этом ящике было тесно, как в гробу, – не повернуться. Можно представить, как себя чувствовал человек после того, как его продержат там несколько часов!

Сидел он и в общей камере, битком набитой разношерстным народом: здесь были и политические, и уголовники. Среди политических было немало интеллигентных людей. Помнится, Ли Мин упоминал об одном музыканте, который был первой скрипкой в оркестре Большого театра. За что его посадили, уже не помню. Да, впрочем, любое, даже самое абсурдное подозрение могло в те годы послужить поводом для ареста.

Уголовники, как обычно, держались обособленно и беспрекословно повиновались своему вожаку. Этот блатной «авторитет» произвел на Ли Мина впечатление своим видом: от пяток до сердца его тело обвивала татуировка в виде гигантской змеи. Иногда надзиратели вносили в камеру большие корзины яств для этого уголовного предводителя, и он угощал всех сокамерников. Видимо, у него были какие-то большие связи на воле, с которыми приходилось считаться даже тюремной охране. «Вор в законе» пользовался этим и иногда подбивал заключенных устраивать по различным поводам шумовые протесты. Интересно, что Ли Мину как-то удалось наладить отношения с этим главарем. Возможно, помог опыт контактов с Зеленой бандой в Шанхае и другими китайскими мафиози, которые имели значительное влияние среди рабочей массы, и в преддверии рабочих забастовок их необходимо было если и не привлечь на свою сторону, то хотя бы нейтрализовать. Сохранился рассказ о том, как во время подготовки шахтерской стачки в Аньюане Ли Лисань пошел на встречу с главарем тамошней мафии и понес ему черного петуха, которого они совместно принесли в жертву, как полагалось по традиционному обряду, закрепив петушиной кровью отношения побратимства. Мафиози, польщенный вниманием уважаемого всеми учителя, пообещал, что на время стачки закроет бордели и опиекурильни в городке и будет поддерживать порядок на улицах. Обещание свое он выполнил.