Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Шли дни, а Ли Мин в камере все писал и писал. (Надо учесть, что он писал на русском, т. е. иностранном языке, а это всегда непросто, особенно же, когда надо взвешивать каждое слово!) У следователей истощалось терпение. Но вот, наконец, 26 октября 1939 года последняя точка поставлена.

Ах, нет! Надо добавить постскриптум:

Я уверен в том, что справку, написанную Мордвиновым, не прочитали руководители Коминтерна, поэтому прошу послать 4 экземпляра моего данного заявления Коминтерну: Димитрову, Мануильскому, зав. отдела кадров и представителю киткомпартии. Однако поскольку мое дело еще находится в следствии, если Вы считаете пока нецелесообразно рассылать мое заявление, то, пожалуй, пока не надо, но по окончании следствия прошу рассылать мое заявление им обязательно.

Очевидно, что Ли Мин уже точно знал, что следствие подходит к концу.

И вот оно – в самом конце папки со следственными материалами.

Постановление о прекращении следственного дела от 4 ноября 1939 года с резолюцией:

Утверждаю. Начальник Управления НКВД МО старший майор госбезопасности Кубаткин.

В постановлении указывается:

На судебном заседании Ли Мин от ранее данных показаний отказался и заявил, что он участником контрреволюционной организации никогда не был и о существовании таковой ничего не знал, что протоколы с признанием подписал под физическим воздействием. Ввиду противоречий в показаниях Ли Да-ко, Травина и Конуса Военный трибунал вынес определение и направил дело на новое доследование.

О том, что следствие по делу Ли Мина велось неправильно и что материалы дела по обвинению Ли Мина сфабрикованы Вольфсоном (осужден), подтверждается документами, приложенными к делу в особом пакете.

Исходя из вышеизложенного и учитывая, что Ли Мин, как в Коминтерне, а также и на следствии, признал свои ошибки, допущенные им в работе ЦК КПК, будучи секретарем ЦК и кандидатом в члены ПБ ЦК КПК, руководствуясь ст. 4 п. 5 УПК РСФСР

Постановили:

Дело следствием по обвинениям Ли Мина дальнейшим производством прекратить и сдать в архив, а обвиняемого из-под стражи немедленно освободить.

Что и было сделано.

Успокоившись и внимательно приглядевшись к Ли Мину, я про себя отметила, что он не похудел, только лицо стало одутловатым и бледным от долгого сидения в душном, плохо проветриваемом помещении. Развилась близорукость, пришлось надеть очки, с которыми он с тех пор не расставался. (Кстати, теперь на всех музейных портретах и картинах Ли Лисаня изображают в очках, даже на портретах, относящихся к 20-м годам, но это уже явная историческая неточность.) Зато он стал намного лучше говорить по-русски. Он ведь сидел в общей камере, где было два – три десятка человек – и ни одного китайца. К тому же из тюремной библиотеки можно было заказывать книги, которые приносили в камеру, и он регулярно читал – и русскую классику, и переводную беллетристику, и научно-популярную литературу. Ли Мин прочитал по-русски Чехова, Тургенева, Льва Толстого, Бальзака, Мопассана. Заинтересовался даже астрономией.

В ту ночь, с 4 на 5 ноября 1939 года, мы с Ли Мином не сомкнули глаз. Он говорил и говорил, а я слушала его горестную повесть.

Гадали – почему ему выпало счастье вновь обрести свободу? Слепая удача? Письма, которые он писал на имя Сталина?

Сомнительно, чтобы хоть одно из них дошло до вождя. А если даже и дошло, то что от этого изменилось бы? Сколько людей в то время писали Сталину и сколько возлагаемых на него надежд рушилось! Скорее всего, как предполагал сам Ли Мин, кто-то из руководителей китайской компартии, тайно приехавший в Москву, замолвил за него доброе слово.

– Наверное, – говорил Ли Мин, – это был Чжоу Эньлай.

Перед тем как отпустить Ли Мина, его вызвали для беседы и объявили, что его дело в НКВД прекращается «за отсутствием состава преступления», в дальнейшем рассмотрением вопроса будет заниматься Коминтерн.

Затем следователь, как бы между прочим, спросил:

– Кстати, сейчас в Москве находится один из руководителей вашей партии – Чжоу Эньлай. Вы не хотели бы его увидеть?

Чжоу Эньлай в Москве! Ли Мин не видел его с тех пор, как они расстались в 1930 году в подпольной обстановке в Шанхае, откуда Ли Мин (Ли Лисань) уезжал по вызову Коминтерна. Чжоу Эньлай вместе с Цюй Цюбаем возражал против такого решения, настаивал, чтобы Ли Лисаня оставили в Китае, аргументируя тем, что «здесь для работы очень нужны люди». Посылал телеграммы в Коминтерн, но там был свой взгляд на Ли Лисаня и на поведение Чжоу Эньлая, видимо, тоже. После III пленума ЦК КПК в сентябре 1930 года, которым руководил Чжоу Эньлай, ему досталось от Коминтерна за «примиренчество» и недостаточно жесткое разоблачение «лилисаневской линии». Ли Лисаню пришлось уехать на проработку в Москву.

С Чжоу Эньлаем Ли Мина связывали долгие годы совместной работы, учеба во Франции, Наньчанское восстание, конспиративные совещания на явочных квартирах в шанхайских сеттльментах, когда после VI съезда КПК в 1928 году они совместно стали фактическими руководителями партии. Конечно, Ли Мину хотелось бы увидеться с Чжоу Эньлаем, узнать обо всем, что произошло в Китае и в партии за эти годы. Но он привык задумываться над ситуацией. Почему вдруг такое неожиданное предложение от следователя НКВД? Что за этим кроется? И как может он прямо из тюрьмы явиться к Чжоу Эньлаю, бросив на него сомнительную тень? Ведь еще недавно на допросах следователи нагло требовали признаний в том, что в КПК существует антикоминтерновская группировка под названием «лилисановщина», членами которой являются многие сегодняшние руководители партии, и Чжоу в том числе. И Ли Мин четко ответил следователю:

– Нет, пока мой вопрос не выяснится до конца и Коминтерн не вынесет окончательного решения, я не считаю себя вправе встречаться с руководителями китайской компартии.

Однако по выходе из тюрьмы, 20 ноября 1939 года, он написал письмо, о котором я не знала, но которое сохранилось в архивах Коминтерна.

«Эньлай, Сяо Чао [70] Дэн Иньчао, жена Чжоу Эньлая. ! Товарищи!

Девять лет прошло, как мы расстались. Для китайского народа, для вас лично это были годы великой героической борьбы! А для меня?!. Услышав о том, что вы в Москве, и особенно о том, что тов. Эньлай получил травму при падении с лошади [71] Чжоу Эньлай получил серьезную травму руки во время верховой прогулки в Яньани и ввиду отсутствия необходимых медицинских условий был переправлен на лечение в Москву на советском самолете в августе 1939 года. , я готов был тут же броситься к вам. Но я ведь человек, которого пока еще не восстановили в партии, и я побоялся, что создам для вас неудобства в политическом отношении, поэтому изо всех сил подавил это желание. Хочу пожелать тов. Эньлаю, чтобы он поберег себя для партии и постарался как можно скорее восстановить здоровье!