Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Нас посадили в товарный вагон. Туда же погрузили и огромные рулоны типографской бумаги, сослужившие нам неоценимую службу. Пан Модзелевский проявил удивительную находчивость: как только поезд приближался к станции, он давал команду: «По местам!» – и «зайцы» тут же забирались за рулоны, каждый в свое укромное местечко, и сидели там, притаившись, боясь пошевелиться. Подходил военный патруль, проверявший вагоны. Модзелевский, напуская на себя важность, заявлял:

– Извините! Мы из Коминтерна. Везем секретный груз. Вот документы.

И совал им под нос какие-то бумаги. Слово «Коминтерн» звучало магически. Взяв под козырек, военные удалялись, а «секретный груз», с облегчением вздыхая, вылезал из-за рулонов.

Таким вот образом мы благополучно добрались до Москвы. Поезд приняли на запасный путь, и это тоже была удача. Все наши «зайцы» поспешили выскочить из вагона и, пробежав по путям, выбрались в город через дыру в деревянном заборе. Когда поезд подошел к платформе, нам уже нечего было бояться.

На платформе нас ждали. Среди встречающих я сразу увидела Ли Мина и поразилась: он был отмытый, чисто выбритый. В своей полотняной рубашке с вышитым на украинский манер воротом и светлых брюках он имел щегольский вид – давно я не видела его таким нарядным. Я оглядела себя и устыдилась: грязные волосы, чумазые руки и лицо (где же было мыться-то в дороге?), мятое запачканное платье – ну что за замарашка! Одно только утешение, что и у других вид был не лучше.

Схлынула радость встречи с мужем, и в душе поднялось беспокойство: как там мама? Дошла, наверное, уже до дома? Как она воспримет обрушившийся на нее удар? Она ведь еще ничего не знала о смерти Володи. Мы с Ли Мином бросились домой и застали маму сидящей в кресле с окаменевшим лицом. Оказывается, когда она подошла к парадной двери дома, то ей повстречалась дворничиха Аннушка, которая без долгих слов сразу и брякнула:

– А вашего Володю-то уже похоронили.

У мамы подкосились ноги, она еле-еле поднялась на второй этаж. Какими словами можно было снять материнскую боль? Нет таких слов ни у кого – только время залечивает раны.

Сразу после возвращения в Москву я начала работать в издательстве, сначала в производственном отделе техническим редактором, а потом во французской секции помощником редактора. Издательство помещалось недалеко от нашего дома – всего в пятнадцати минутах ходьбы, в Каланчевском переулке, в здании «Оргметалла», одного из немногих московских зданий той поры, построенных из железобетона.

Моя приятельница Люба Позднеева тоже проработала в издательстве еще несколько месяцев, а затем перешла в Институт востоковедения преподавать китайский язык и одновременно начала готовиться к защите кандидатской диссертации. Она часто бывала у нас дома – консультировалась у Ли Мина. Он помогал ей читать в оригинале «Западный флигель» – произведение древней китайской классики. Позже по подстрочнику, сделанному Любой, на русском языке была создана драма в стихах, поставленная на сцене Московского театра сатиры. В 1952 году я с удовольствием посмотрела ее по приглашению Любы.

Оказавшись в Москве, я обнаружила, что там с питанием было не только не лучше, но даже хуже, чем в Энгельсе. Мы с Ли Мином обедали в столовой, куда приходила и мама. Мы делились с ней нашей скудной порцией жидкого супа с плававшими в нем полусгнившими листьями капусты. Пайковый черный хлеб отмеривали ниточкой на равные доли, стараясь дать Ли Мину побольше. Наедаться мы никогда не наедались. В желудке постоянно ощущались противные сосущие позывы. Хотелось хоть чем-нибудь набить живот, но ничего не было.

Близилась зима. К тому времени нам с Ли Мином дали комнату в коммунальной трехкомнатной квартире, и мы переехали в Капельский переулок, в дом, где жили сотрудники издательства. Там было много китайцев: Гуйский, Чэнь Чанхао, Си Бин, Сюй Цзефань (Шибанов) и другие. Но прожили мы там недолго. Начались морозы, трубы центрального отопления не выдержали и полопались. В довершение всего прекратилась подача газа – это была уже настоящая катастрофа. Наше жилище превратилось в ледяную пещеру. Толстый слой инея покрывал стены, сказочно переливаясь даже при слабом электрическом свете. Но нам было не до любования явлениями природы – ртутный столбик градусника словно застыл на отметке минус двенадцать градусов по Цельсию. Оставленная в стакане вода замерзала, и он лопался. Жить в таком холоде было невмоготу, и мы вернулись в мое старое семейное гнездо – многонаселенную коммуналку в 1-м Басманном переулке. Там все же было пять градусов тепла. Толстая дореволюционная кладка стен, не в пример современным постройкам, защищала от стужи.

В один из ноябрьских дней того же 1942 года я внезапно почувствовала себя плохо, закружилась голова, и я потеряла сознание. Встревоженная мама вместе с соседкой-медсестрой высказали предположение, что у меня будет ребенок. «Боже мой, какая незадача – ребенок в такое тяжелое время! Как его растить?» – с тревогой думала я. Пошла к врачу-гинекологу – опасения подтвердились. Я высказала свои соображения. Врач, выслушав меня, улыбнулся и сказал, что привык к подобной реакции своих пациенток: у них всегда находятся причины, чтобы оправдать свое нежелание производить на свет ребенка. То это денежные трудности, то вопрос жилой площади, а вот теперь война. Время, правда, не совсем удачное, но все-таки. Я устыдилась своих колебаний, тем более что подспудно во мне уже зрело желание стать матерью. Ли Мин воспринял это сообщение спокойно, как должное. Шла война – в таких трудных условиях выражать повышенную радость по поводу того, что появится ребенок, было как-то неуместно.

Сводки Совинформбюро, которые печатались в газетах и передавались по радио, были по-прежнему лаконичными и представления об истинном положении на фронте не давали. Тем не менее тревожные слухи просачивались, все чаще звучало слово «Сталинград». И вот в декабре в одной из центральных газет (точно не помню – то ли в «Правде», то ли в «Известиях») появился большой «подвал»: очерк писателя Василия Гроссмана «Направление главного удара». Для меня открылась страшная правда об ожесточенных боях в Сталинграде, где прижатые к самому берегу советские дивизии держали оборону, отстаивая каждую пядь земли. Оказывается, немецкое наступление на Сталинград началось еще летом, а мы, находясь совсем рядом, в Энгельсе, об этом ничего не знали и даже любовались разноцветьем трассирующих пуль над мостом через Волгу. Но те летние бои были лишь прелюдией к зимнему кровопролитию, когда с обеих сторон, как в чудовищной мясорубке, перемалывались полки и дивизии. В феврале 1943 было официально объявлено о победе в Сталинградской битве. Стало ясно: наступил перелом. Надежда на скорое окончание войны окрылила всех.