Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Подъехали к кирпичному домику дачной постройки со стеклянной верандой. На крылечке стоял Ли Лисань в военной форме – френче и брюках цвета хаки, совсем как у гоминьдановских военных. На голове нечто вроде конфедератки, на ногах изящные ботинки из светлой кожи, каких я в Москве не видывала. Очень уж непривычно выглядел он для меня в этой генеральской, как оказалось, форме! А так как я вдобавок была на него в обиде, то встреча получилась совершенно не такой, какой я ее мысленно столько раз себе рисовала.

Ли Лисань меня даже не обнял и не поцеловал, что меня окончательно разобидело. Охладел он, что ли, за время разлуки? Или выглядела я не ахти как – худая, как палка, вид измученный после долгого пути и предотъездных волнений?

Тогда я не подозревала, что в Китае при встрече с близкими не приняты ни объятия, ни поцелуи на людях. Так уж повелось с давних времен. И мне предстояло привыкать к новым обычаям и отношениям.

Выяснилось, что в пятикомнатном домике мы с Ли Лисанем будем не одни: тут жили и его охранники, и личный секретарь. Приехавшим со мной девушкам – Лили и Сунь Кеин – тоже отвели отдельную комнату. Наш дом уподобился битком набитой коробочке, но после московской тесноты это меня не беспокоило.

Смущали некоторые перемены, которые произошли в муже: в нем появилась какая-то властность, порывистость, привычка командовать. Другая жизнь выработала другую манеру поведения. Он опять стал крупной величиной и уже не вел себя так спокойно, как раньше. Он был очень целенаправлен, но нередко погружался в свои мысли, как бы отрешаясь от бытового окружения, не откликался на происходящее, – видимо, решал про себя какие-то важные рабочие проблемы, а если обращался к окружающим, то говорил отрывистым тоном приказа: «Машину! Я уезжаю».

Вместо скромного интеллигента Ли Мина передо мной был совсем другой человек – партийный руководитель, генерал, за которым всегда ходила целая армия охранников. (За охрану отвечало целое отделение солдат.) Они предупреждали каждое его желание. Даже когда в общественных местах возникала необходимость посетить туалет, солдаты-охранники отправлялись вперед на разведку и только убедившись, что обстановка нормальная, пропускали туда «шоучжана» (начальника), как они именовали Ли Лисаня. Не знаю, тяготился ли этим Ли Лисань, но в среде, к которой он принадлежал, то есть в высшей партийной элите, так было принято, и, когда я приехала, мой муж уже вполне вошел в новую роль.

Итак, я стояла на пороге другой жизни. Какой стороной она обернется для меня? Чего в ней будет больше – радостей или горестей? В то время, пятьдесят лет назад, Китай был так далек от всего европейского! Мне предстоял долгий процесс вживания в новую среду. Но на первых порах я над этим не задумывалась.

Несомненно одно – муж лучше меня понимал, что сразу мне окунуться в китайский быт будет не так-то легко. И он все продумал для того, чтобы создать приемлемые для меня условия, проявил о нас вдумчивую заботу. Он был нежен ко мне и к дочери, и я его простила.

При всей своей занятости муж нашел время поехать в магазин и купить детскую кроватку, матрасик, одеяльце, большие пуховые подушки (китайцы спят на жестких и длинных) и, что очень важно, нанял домработницу из местных русских, которая оказалась превосходной поварихой. После многих лет полуголодного существования я набросилась на вкусную еду и за месяц сильно прибавила в весе. Все эти годы в Москве благодаря скудному питанию и военным невзгодам я сохраняла стройную девичью фигурку, а здесь сразу раздобрела – от прежних 56 до 70 кг. Кулинарное искусство домработницы оказало мне медвежью услугу. Не зря говорится, что хороший повар – худший враг здоровья.

Правда, эта первая работница прослужила у нас недолго, ее изгнали из нашего дома после одной неприятной истории. Наш китайский управляющий Лао Мэн пришел ко мне и пожаловался, что она ворует муку и прочие продукты. «Мы ее рассчитаем», – сказал он мне. Я ничего не возразила. Домработницу оплачивали за счет казенных средств, и в вопросы найма я не вмешивалась.

После этого в доме появилась Антонина, еще не старая женщина, лет за сорок. У нее были три дочери – красивые статные девчонки. Я видела только двух – старшая из дочерей к тому времени оказалась уже в Советском Союзе при весьма авантюрных обстоятельствах.

Когда Советская армия в 1945 году вошла в Харбин, несмотря на то, что солдатики, да и их командиры, позволяли себе разные вольности и нарушения, большинство русских, исстрадавшихся за время японской оккупации, приняли военных на «ура». Особенно женщины – они как с цепи сорвались: всюду закручивались лихие романы, кипели бурные страсти. Через год в память об этом любовном безумии в городе появилась поросль ребятишек, которых метко окрестили «трофеечками».

Не миновала эта эпидемия и семью Антонины: в жизнь ее старшей дочери ворвался какой-то майор или подполковник. Но он в отличие от многих не захотел расстаться со своей подругой.

Получить же разрешение на брак с русской эмигранткой он, конечно, не мог и поэтому прибегнул к чрезвычайному способу. Когда пришел приказ о выводе Советской армии, майор посадил девушку в теплушку вместе со своими бойцами, которые спрятали ее при переезде границы. Антонина глухо упоминала о том, что после этого у майора с дочерью были какие-то неприятности, но, слава Богу, все обошлось, и они поселились в каком-то приволжском городе.

Вторая дочь Антонины вышла замуж за местного русского, но муж ушел, и она осталась одна с ребенком. А третья, Тамара, может быть, самая красивая, завела богатого любовника-китайца, который ее холил и прекрасно одевал. Такие коллизии были нередкими в жизни харбинских семей.

Через Антонину я начала вникать в уклад харбинского быта, сильно отличавшегося от привычного, советского.

На Рождество она пригласила меня к себе домой. По традиции, в первый день Рождества в харбинских домах накрывались столы, ставилась водка, угощение, и начинался прием визитеров. Причем с визитами ходили только мужчины, а женщины сидели дома. Визитер заходил, кланялся, поздравлял с Рождеством Христовым. Потом присаживался к столу, закусывал, выпивал по стопочке и двигался дальше. И вот так в течение целого дня, начиная с десяти утра и до вечера. Об этом чисто русском обычае я раньше только читала у Чехова в рассказе «Визитеры», а теперь увидела своими глазами.

Но еще больше поразили меня крещенские обряды, сохранившиеся в Харбине. В тот год (январь 1947 года) стояли страшные холода, морозы доходили до минус тридцати градусов. Когда я выходила на улицу, брови и ресницы сразу индевели, слипались. И вот на Крещение Антонина предложила мне: