Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

– Могу ли я видеть Его Превосходительство генерала Ли Лисаня?

Подумать только – Его Превосходительство! Такое именование, которое я в жизни не думала услышать, повергло меня в полную растерянность.

– Его нет дома, – пролепетала я.

– А когда он будет?

– Не могу сказать. Не знаю.

– Ну тогда, может быть, доложите супруге Его Превосходительства?

– А это я его супруга.

Тут уж пришедший оторопел.

Последовала немая сцена. На лице у посетителя отразилась целая гамма чувств. Еще бы – генеральша в переднике и чуть ли не с метлой в руках! Такого в харбинской жизни, которая текла по нерушимым дореволюционным канонам, еще не бывало.

Выбитый из колеи, харбинец отвесил поклон и, попятившись, удалился, оставив меня не в меньшей степени озадаченной.

С уборкой все было в порядке, но вот с мытьем у меня вначале возникла проблема: в домике, где мы жили, был поломан водопровод, ванны не работали, и пришлось ездить в баню. Но это оказалась не русская баня, а японская – общий бассейн посредине большого зала, где по японским обычаям моются все вместе, без различия пола.

После изгнания японцев китайцы ввели раздельные сеансы для мужчин и женщин, но на женских сеансах оставались все те же банщики-мужики. С отрешенными лицами они спокойно двигались среди голых женских тел, что-то подавали, что-то уносили – мыло, чай, полотенца. Никакого движения чувств не отражалось в их взглядах – для них мы были не женщины, а бесполые клиентки. Тем не менее такое обслуживание меня очень стесняло, и муж договорился, чтобы мы ездили мыться в гостиницу для иностранных гостей.

В противоположность гигиене еда всегда составляла очень важную часть жизни китайцев, в отличие от русских. Гастрономические изыски, культ кулинарии не исчезали в самые трудные времена.

В тот харбинский период по разным поводам устраивались банкеты с обильным угощением. Меня поражали десятки блюд из самых невероятных продуктов, которые нескончаемой чередой подавались на стол. Но я, воспитанная на малом, не могла сразу ко всему привыкнуть. Особенно странным было то, что по традиции сладкие блюда подавались не на десерт, а в середине банкета – после какого-нибудь компота из семян лотоса или рисового пудинга с цукатами опять следовали жирная свинина, рыба под острым соусом или что-нибудь еще в таком роде. А я, поев сладкого, не могла уже больше есть, эта привычка у меня сохранилась до сих пор. И еще мне очень трудно было обходиться без хлеба. В заключение банкета подавалась чашечка риса, а мне так хотелось хотя бы кусочка хлебца! Но приходилось мириться. И с палочками я справилась не сразу. Сначала мне, в порядке исключения, давали вилку и ложку, и только много позднее, в Пекине, один раз получилось так, что в ресторане не нашлось европейских приборов, и мне пришлось ковыряться палочками. Вот тут я подумала: «Нет, пора осваивать это орудие производства! Все равно это легче, чем выучить китайский язык».

Я появлялась на банкетах в тех случаях, когда принимала китайская или советская сторона. В основном это были малые, для узкого круга приемы, например, у советского генконсула, у генерала Журавлева. Советские представители нередко любили приглашать к себе домой, и обязательно с супругами, – таким образом и мне довелось приобщиться к светской жизни. Случались иногда курьезные случаи на почве различия культур. На одном из приемов в консульстве, видимо, решили усилить национальный колорит. Организовали антураж в деревенском стиле, под старину. Поставили деревянный стол без скатерти, красивые деревянные лавки. На стол подали глиняные блюда с пучками зеленого лука, деревянные солонки, черный хлеб и ко всему прочему окрошку на квасе. А китайцы окрошку на дух не переносят. Все были обескуражены: зачем тут сырой лук? Что это за баланда, которой их угощают? Удовольствия они, в отличие от меня, конечно, не получили.

Хочу оговориться, что если приемы устраивались для гоминьдановцев и американцев, игравших роль посредников на переговорах (война шла, но переговоры для проформы вяло продолжались), то в этих случаях я никогда не появлялась. Здесь действовало строгое табу: советскую супругу запрещалось афишировать.

Признавая необходимость подобной конспирации, я все-таки про себя думала: «А ведь это вроде секрета Полишинеля – при желании ведь так просто узнать, что у Ли Лисаня жена русская!»

Но, к слову сказать, у меня самой не было никакого желания присутствовать на такого рода приемах – я не знала ни китайского, ни английского языка, да и держаться не умела на подобных светских церемониях.

Зато в домах у советских работников мне нравилось бывать – там было все понятно и привычно, только, пожалуй, уютнее и красивее, чем в простых московских семьях. Помню, меня поразило, что каждый раз к приходу гостей в туалете меняли полотенце для рук. Это мне так понравилось, что я с тех пор завела такой же порядок и у себя в доме.

Но то, что казалось понятным мне, нередко шокировало китайцев. С этим связан один яркий случай.

У секретаря Северо-Восточного бюро ЦК КПК Пэн Чжэня (впоследствии он стал членом Политбюро и мэром Пекина) была очень красивая молодая жена. На одном из банкетов она оказалась рядом с генералом Журавлевым, который начал от души ухаживать за ней: подливал вина, накладывал на тарелку угощение. Разговаривать с красавицей-китаянкой генерал не мог, но его усиленные знаки внимания, скорее всего, имевшие дипломатическую цель – выразить уважение к Пэн Чжэню, и без того повергли ее в полное замешательство. Она, полыхая румянцем, наклонила голову и не отрывала глаз от тарелки. А сам Пэн Чжэнь нахмурился и сидел туча тучей.

Я изумленно наблюдала за этой сценой и, вернувшись домой, спросила мужа:

– Что это Пэнь Чжэнь был сегодня такой недовольный?

Ли Лисань ответил:

– А ты что думала? У нас вот так ухаживать за женщиной не принято! На чужую жену нельзя обращать никакого внимания.

Меня же, наоборот, обижало, когда на меня смотрели как на пустое место (в китайской компании это часто случалось). С Ли Лисанем-то я, конечно, в Москве много работала в этом плане – он научился подавать пальто, пропускать меня вперед. А здесь я нередко видела, как жена снимала с вешалки пальто и накидывала на плечи мужу или как ответственный муж важно шествовал впереди, а жена тихо семенила за ним, соблюдая дистанцию в два шага.

Но мы с Ли Лисанем сохраняли московскую традицию: по вечерам, когда выходили гулять по садику, он предлагал мне руку, и мы долго ходили под руку, непрерывно беседуя.

А охранники, неотступно следовавшие за нами, не переставали удивляться: «Что это они – почти старики, а все под ручку ходят, как молодые?»