Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Меня позабавил один незначительный эпизод, вероятно, потому он и запомнился. Кто-то из китайских женщин, пришедших навестить меня, привел с собой мальчика лет семи, одетого в длинное пальто с воротником из чернобурой лисицы. Матери, видимо, не было известно, что это очень дорогой мех, который носят лишь элегантные дамы, и он совершенно неуместен на ребенке. Но откуда ей было это знать!

Тогда я еще понятия не имела, насколько простыми, незатейливыми были быт и представления тех, кто прежде жил в Яньани.

Вскоре по приезде мне со склада обмундирования выдали синий материал на штаны и… белые матерчатые тапочки! Их вид вызвал у меня почти отчаяние. «У нас в таких тапочках только покойников в гроб кладут!» – мелькнула испуганная мысль.

Я вежливо поблагодарила и поступила по-своему: из синего материала сшила себе скромное платье с красным кантиком, а тапочки убрала с глаз подальше.

Потом, в преддверии холодной зимы, мне предложили самой поехать на склад и выбрать меховое пальто. Я согласилась, потому что самой купить не было возможности. А морозы в Харбине стояли под сорок градусов – ресницы замерзали от холода. Приехали на склад конфискованного имущества. Это были, похоже, старые арсеналы, теперь доверху забитые разного рода барахлом («шмотками», как сейчас принято говорить) – тут можно было найти и одежду, и посуду, и мебель. Все эти вещи остались от японцев. За те пятнадцать лет, что Маньчжурия находилась в оккупации, здесь появилось несколько сот тысяч японских переселенцев. Они успели обустроиться, обзавестись семьями и имуществом. Жили, конечно, хорошо. И вот после капитуляции Квантунской армии грянула депортация, естественно, в кратчайшие сроки и с минимумом багажа. Японцев эшелонами вывозили в Далянь (Дальний) и другие порты, а оттуда пароходами – на родину. Депортация в целом проходила организованно, без сопротивления, но были, конечно, и трагические случаи, когда целые семьи, включая женщин и детей, делали себе харакири. Оставшееся имущество конфисковывалось и свозилось на специальные склады.

К чести Ли Лисаня хочу сказать, что он, занимавший тогда пост начальника Управления внешних сношений армии и по долгу службы руководивший депортацией в Харбине, не позволил себе взять ничего. Единственным напоминанием об этом периоде остались черная лаковая шкатулка, которую он подарил мне в день приезда, и японский будильник, поднимавший его на работу. Я вспомнила о целых составах трофейного имущества, которые советские генералы в это же самое время вывозили из Германии.

И вот теперь я ходила среди норковых шуб, соболей и чернобурок, но мне было стыдно брать просто так, без денег, и я выбрала самую скромную беличью шубку (первую и единственную в моей жизни!). Очень скоро она у меня вытерлась, и я ее кому-то отдала.

Я и потом старалась следовать своим понятиям в одежде и всегда отдавала шить на заказ. Портных нашла в Саманном городке – чисто китайском районе, где ютилась беднота. Здесь был другой мир по сравнению с Новым городом (Наньганом), в котором обитала я. Замусоренные улицы, люди в лохмотьях, женщины с всклокоченной головой, выглядывавшие из своих лачуг-мазанок.

Японцы очень жестоко обходились с китайцами и довели народ до полного обнищания. В Маньчжурии гуляли чума, холера, эпидемии кожных болезней.

Русские, которым тоже пришлось несладко, говорили мне:

– Мы при японцах жили впроголодь, а китайцы еще хуже. Если бы японцы тут задержались, то нас ждал бы голод, а китайцам оставалось бы есть только землю.

Здесь, в Саманном городке, в домиках китайского типа, правда, чуть получше, жили и отдельные русские семьи, из тех, кто победнее. Среди них-то и оказались две женщины-портнихи, которые меня обшивали, и еще китаец-портной. Когда мне нужно было ехать на примерку, Ли Лисань давал мне джип (вместо форда, чтобы меньше привлекать внимания), и меня везли туда.

Сразу после моего приезда к нам в дом потянулись ответственные дамы – супруги членов Северо-Восточного бюро ЦК: посмотреть на русскую жену Ли Лисаня, познакомиться.

Чинный разговор, естественно, шел через Линь Ли, Сунь Кеин или других переводчиков. Как я уже говорила, в основном это были женщины без особого образования, партизанского типа.

Потом и я побывала с ответными визитами в домах китайской партийной элиты. Общим было впечатление, что для них это не дом, а временное жилище, бивуак. Видимо, десятилетия походной жизни приучили людей к постоянным перемещениям, военным переходам и уничтожили само понятие дома. Всюду царили хаос, грязь, беспорядок. Я просто не понимала, как можно жить так. Хотя у всех был целый штат обслуги: денщики, повара, охранники – но эти крестьянские пареньки, никогда раньше не жившие в городских условиях, совершенно не соображали, что нужно делать. Полагались и няньки – по одной на каждого ребенка. А детей в те времена было много, почти в каждой семье рождались погодки.

Помню, при посещении одной высокопоставленной семьи я случайно зашла в детскую и увидела шесть – семь кроватей, расставленных рядами и заправленных скучными солдатскими одеялами, как в казарме. Посредине комнаты стояла нянька, грязная, растрепанная, и держала на руках такого же неухоженного младенца. По старой китайской привычке основной обязанностью няньки было не спускать ребенка с рук, чтобы он, не дай Бог, не заплакал. Прочие детали ухода полностью игнорировались.

Как-то раз я, узнав, что жена одного из местных руководителей родила ребенка, поехала ее навестить. Роженица лежала в неприбранной, грязной комнате на огромной кровати, вокруг суетились няньки – они кормили ее в постели. Когда подали ложку, она посмотрела и отшвырнула ее назад:

– Грязная!

«При чем здесь ложка, – подумала я, – если кругом такая грязь, что жить невозможно!»

Я никогда не думала, что понятия «чистоты» и «грязи» могут так сильно отличаться. Сама я старалась устроить все в доме на русский лад и поддерживать чистоту и порядок. И, хотя имелась домработница, я нередко самолично бралась за веник и тряпку, как привыкла с детства.

И вот как-то раз, когда я занималась уборкой дома, произошел курьезный эпизод.

В фартуке, с веником в одной руке, с совком в другой я подметала пол в передней, как вдруг раздался звонок. Торопливо открываю дверь, вижу: на пороге стоит какой-то русский господин, прилично одетый. Как его пропустила охрана? Он, видимо, сумел договориться с солдатами.

Я стою и жду, когда пришедший откроет рот. А он, в свою очередь, смотрит на меня испытующим взглядом: что, мол, за русская птица залетела в китайское генеральское гнездо? Примерно такое выражение было у него на лице.

– Извините, вам кого? – прервала я затянувшееся молчание.