Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

– О чем речь? – услышав об этом, возмутился, в свою очередь, Ли Лисань. – Никакой телеграммы я не давал и не подписывал!

Быстро сообразив в чем дело, он отправился к Линь Бяо и со свойственной ему горячностью выразил свое возмущение.

Ли Лисань угадал правильно: это было дело рук Е Цюнь, вознамерившейся с помощью такого подлога помешать возвращению соперницы. На этот раз Линь Бяо принял сторону Ли Лисаня и задал своей дражайшей супруге головомойку. Но по всему было видно, что Е Цюнь имела над мужем немалую власть. Кстати, некоторые историки считают, что во время «культурной революции» именно она толкала Линь Бяо на разные авантюрные действия и в итоге довела его до гибели.

После этой истории Е Цюнь предстала передо мной в не очень лестном свете. Вообще-то говоря, с самого первого знакомства я почувствовала в ней властность натуры и задатки ханжи. Надо было видеть, как она командовала прислугой у себя дома: «Подай! Принеси!» Непривычно мне было слышать такое – невольно вызывалась ассоциация с щедринскими помещицами, которые поминутно призывали к себе крепостных девок-палашек. Потом как-то само собой получилось так, что мы с Е Цюнь стали меньше общаться, тем более что она вскоре переехала на другое место. Ею овладела страсть к переездам. Именно по ее настоянию за время не столь длительного пребывания в Харбине их семья меняла место жительства не менее пяти – шести раз.

Один раз ее неуемное желание чуть было не затронуло нашу семью.

В Харбине в те годы стояли суровые зимы – до сорока градусов мороза. А я как раз под зиму родила второго ребенка. К счастью, наш новый дом был как нельзя лучше приспособлен к холодам, и меня радовало, что малышка может лежать в кроватке в одной распашонке. Но тут оказалось, что меня подстерегала неприятность: Е Цюнь, переменившая к тому времени несколько особняков, положила глаз на наш дом и предложила поменяться. Она мотивировала это тем, что у них в доме слишком мрачные обои, которые угнетающе действуют на ее мужа.

Услышав о планах Е Цюнь, я пришла в смятение. Переезд в тридцатиградусный мороз, да еще с грудным ребенком – было чего испугаться! Да и дом тот, где они жили, показался мне недостаточно теплым и каким-то и вправду мрачным, неуютным. К счастью, в этой истории с выселением Линь Бяо не пошел на поводу у супруги, и мы остались на месте.

Но, к слову сказать, на мой взгляд, у Линь Бяо действительно были какие-то отклонения или аномалии в психике, которые со временем становились все заметнее. Так, скажем, он совершенно не переносил плеска волн, шума прибоя, поэтому на морском курорте селился подальше от берега. Засыпал лучше всего в поезде: вагонная тряска его укачивала. В последние годы жизни, как я слышала, ему по специальному заказу изготовили особую кровать, которая убаюкивала его автоматическим трясением. А в городе Циндао, в роскошном замке прежнего немецкого генерал-губернатора, нам показали комнатушку на лестничной площадке, которую Линь Бяо предпочитал в качестве спальни как «самую безопасную».

Трудно предположить, чтобы человек со здоровой психикой маялся такими причудами.

Я оказалась в Китае в крайне напряженный момент. Военные действия между Гоминьданом и КПК непрерывно расширялись, и гоминьдановские войска повсеместно брали верх.

Харбин считался относительно спокойным тыловым городом, но и здесь ситуация обострялась. С приближением зимы – а в Харбине холода наступают рано – стали опасаться, что как только Сунгари замерзнет, то гоминьдановские войска, стоящие по ту сторону реки, всего километрах в шестидесяти от города, сразу же перейдут в наступление. Началась подготовка к эвакуации. Многие тыловые учреждения переезжали в Цзямусы [89] Город на севере провинции Хэйлунцзян. , ближе к советской границе.

Для жен ответственных работников – членов бюро ЦК – создали кружок обучения первой помощи. Предполагалось, что предстоят бои, партизанские переходы, когда женам придется выступать в качестве медсестер и, может быть, оказывать медицинскую помощь своим мужьям. В кружок, помнится, вошло не более десяти человек, в том числе Е Цюнь (жена Линь Бяо), Сяо Ли (жена Гао Гана), Лю Ша (супруга Люй Чжэнцао), а также супруга Ван Шоудао и другие жены.

Кружком руководила доктор Петрова. Помогала ей общаться с китаянками переводчица Гао Гана Лу Цзинжу, которую многие знали под русским именем Женя.

Доктор Петрова – женщина лет пятидесяти, присланная из Советского Союза на работу в Харбинскую железнодорожную больницу. Она пользовалась репутацией хорошего, опытного врача, и китайские товарищи величали ее профессором, хотя звания этого она, кажется, не имела. Петрова обучала нас делать перевязки, уколы и искусственное дыхание. Я хоть всегда и была далека от медицины, но занималась с интересом, понимая, что это нужно. К сожалению, кружок просуществовал недолго – доктор Петрова занемогла, и очень серьезно. Вскоре она ушла из жизни. Последний ее путь на харбинское кладбище вылился в торжественную погребальную церемонию с духовым оркестром и большим стечением народа.

Обстановка продолжала ухудшаться, и вот с наступлением зимы, кажется, в ноябре, мне принесли записку от Е Цюнь. Она писала – по-русски, разумеется, – что надо собирать вещи, так как завтра выезжаем в Цзямусы.

Итак, действительно начиналась эвакуация. С помощью домработницы я начала спешно укладываться – вещей за это короткое время успело прибавиться. Особенно пришлось повозиться с упаковкой посуды. Наконец, после многочасовой работы вещи были сложены, и в ожидании приказа об отъезде мы стали жить, как на бивуаке.

Но проходил день за днем, а нас ни о чем не извещали. Так мы и просидели в прямом смысле слова на чемоданах месяц с лишним, пока не получили сообщение, что эвакуация отменяется: части 8-й армии отбросили гоминьдановцев на значительное расстояние от города, и опасность сдачи Харбина миновала.

К весне 1947 года общая обстановка на Северо-Востоке в основном стабилизировалась, военные действия Народно-освободительной армии развертывались успешно. Однако другие крупные города Северо-Востока – Чанчунь и Мукден (Шэньян) – оставались по-прежнему в руках у гоминьдана.

В апреле 1947 года мы переехали в другой дом на улицу Телинскую (Телиньцзе), в самый центр района Наньган. Это был небольшой особняк, в котором до того жил управляющий сигаретной фабрикой, принадлежавшей Лопато. Дом был очень уютный, с хорошей планировкой. При нем имелся небольшой симпатичный садик, где летом по русской привычке я любила распивать чаи в тени раскидистого маньчжурского клена.

Мы с работницей сразу стали наводить порядок. Паркетные полы всегда были чисто вымыты, хотя вообще-то их следовало натирать. Наш управляющий Лао Мэн достал желтый шелк для штор, и пронизывавший их теплый солнечный свет придавал комнатам особый мягкий колорит. Шелк этот, предназначавшийся ранее для американских парашютов, был взят с военного склада. Как и теплое вязаное белье для мужа, тоже американское. Помню, меня тогда восхитило, какое замечательное белье выдают в американской армии – по контрасту вспомнились грубые рубашки и портянки у наших советских солдатиков.