Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

В 50-е годы Чжао Сюнь, столько сделавшая для развития русистики в Китае, решила, что ей нужно продолжить образование, и настояла на том, чтобы поехать в аспирантуру филфака МГУ. Как раз в это время ее муж Хуан Ижань был назначен в Посольство КНР в СССР советником по науке и технике. Аня блестяще написала диссертацию по лексикографии под руководством профессора Звягинцева, тем более что к тому времени у нее уже был практический опыт по составлению двуязычных словарей. И хотя после защиты она не вернулась к прежней работе, а была направлена в Пекин на должность заместителя директора Института Советского Союза и Восточной Европы Китайской Академии общественных наук, но в свободное время продолжала заниматься художественным переводом (в последний год жизни она с увлечением переводила «Темные аллеи» и стихотворения Бунина) и руководила лексикографической деятельностью Хэйлунцзянского университета. Ее любимым детищем стал Большой русско-китайский словарь, вышедший в свет уже после ее безвременной кончины.

Умная, энергичная, наделенная прекрасными деловыми качествами, умеющая проявлять заботу и внимание к людям – такой была Чжао Сюнь. Прекрасно зная классическую китайскую культуру, она глубоко восприняла и русскую культуру в широком понимании этого слова – это-то и сблизило нас. Дружба наша оказалась искренней и прочной, мы пронесли ее через всю жизнь, до самой смерти Ани в 1988 году.

Аня сыграла важную роль и в моей профессиональной биографии.

Буквально через месяц после приезда в Харбин я начала твердить и Лисаню, и другим товарищам, что очень хочу работать. Мне казалось диким сидеть без дела, как другие ответственные жены, ведь я-то начала работать практически со школьных лет. Но с китайской стороны мне неизменно отвечали:

– Ничего, ничего, отдыхайте пока.

Отдых мой затянулся, и я изнывала от ничегонеделания. Я несколько раз предлагала свои профессиональные услуги, связанные с французским языком, но встречала только непонимающие улыбки:

– Какой французский? – для Харбина это была совершенная экзотика.

Аня тоже мне сказала:

– О чем ты говоришь? У тебя же есть русский!

Русский язык в ту пору был единственным и незаменимым. Через несколько месяцев мне предложили преподавать в школе русского языка, той самой, заместителем директора которой была моя подруга Аня. Меня зачислили в штат в начале 1947 года, но по-настоящему я начала работать уже после рождения Аллы. Мне сразу же дали продвинутую группу аспирантского уровня, мои ученики (всего пять человек) изучали русский язык еще в Яньани.

Все они потом стали известными людьми. Среди них выделялись способностями братья Янь, сыновья коммуниста-разведчика Янь Баохана, в свое время передавшего информацию о дате нападения гитлеровских войск на СССР и за эту заслугу посмертно награжденного Ельциным в 90-е годы. Младший брат Янь Минфу в 50-е годы работал переводчиком Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая, в 80-е годы стал секретарем ЦК, а затем министром гражданских дел. Его товарищ по группе Чжэн Тобинь в 80-е годы возглавил Министерство внешнеэкономических связей; Чжан Тяньэнь стал директором НИИ педагогики при Министерстве образования, и, наконец, Тамара (Чжай Юньин) – красивая девушка, полурусская по крови, еще будучи студенткой, вышла замуж за Лю Ялоу.

Преподавателем я была, наверное, не очень умелым, но зато рвения было хоть отбавляй, и это компенсировало мой непрофессионализм. Я с вдохновением читала курсантам вслух «Буревестника» Горького и другие произведения моей любимой русской литературы, отрабатывала выразительное чтение. Впрочем, педагогическая база у меня все-таки была заложена в институте, где мы изучали методику преподавания иностранных языков и разные другие предметы, что во многом облегчило мою педагогическую деятельность.

Студенты, приравненные к категории военных курсантов, носили ватную зеленовато-желтоватую униформу. Так же одевались и преподаватели. Мне собирались выдать такую же форму, но Аня воспротивилась:

– Она же никогда в жизни такое не наденет! Лучше выдайте отрез какой-нибудь ткани.

Так и сделали.

Другая заместитель директора – Ван Цзиюй – в своей униформе выглядела совсем по-мужски. Но, несмотря на резкий голос и грубоватый вид, она была добрейшим человеком, настоящей подвижницей, отдававшей все силы работе. Ее единственным недостатком, в котором она постоянно каялась, была любовь к мясным блюдам, считавшимся в то время роскошью. Плодом этой любви стало большое подсобное хозяйство, в котором разводили свиней, кур и даже молочных коров, чтобы подкармливать студентов и преподавателей. Так что в этом смысле школа русского языка находилась в привилегированном положении.

Однако само учебное заведение, где я начала работать, разительно отличалось от тех, к которым я привыкла – где все снимают пальто в раздевалке и поднимаются по мраморной лестнице в высокие светлые аудитории. Здесь это были старые японские казармы на Хорватском шоссе (по имени царского генерала Хорвата, бывшего начальника КВЖД), наскоро переоборудованные под классы. От цементных полов поднимались пыль и холод. Мрачное, казенного вида помещение стараниями руководства школы было немного подремонтировано. Чжао Сюнь, у которой был ненормированный рабочий день, там и жила, занимая половину комнаты, разгороженной оштукатуренной фанерной перегородкой. Однажды, когда я приехала на занятия и только вошла в аудиторию, раздался оглушительный грохот. Вслед за студентами я выскочила в коридор и побежала туда, откуда доносились отчаянные крики: «Чжао Сюнь! Чжао Сюнь!» Через распахнутую настежь дверь комнаты нельзя было ничего разглядеть: там, как густой туман, стояла завеса известковой пыли. Неужели Аня погребена под рухнувшей перегородкой?! Весть о гибели заместителя директора облетела все этажи. Сбежавшиеся стояли в оцепенении, слышались рыдания. И вдруг за нашими спинами раздался спокойный голос:

– Что тут происходит?

Словно по команде, все обернулись: там, живая и невредимая, стояла наша дорогая Чжао Сюнь. Оказывается, всего за две – три минуты до катастрофы она поднялась из-за рабочего стола и вышла из комнаты. Как после этого не поверить в судьбу! Тогдашней нашей радости описать невозможно.

Несмотря на близкую дружбу, Аня никаких поблажек мне не давала. На работу я ездила на трамвае – ни муж, ни Аня мне машины не давали. Зарплату мне установили мизерную – 64 тысячи юаней, при тогдашней инфляции это были копейки.

Русским преподавательницам из числа эмигранток платили 120 тысяч. Аня мне аргументировала это неравноправие так:

– Знаешь, Лиза, ты все-таки жена нашего ответственного работника, тебе лучше получать более скромную зарплату.