Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

В Харбине все тогда привозилось с казенных складов, бесплатно. Стоило мне выразить желание иметь цветы, и, словно по мановению волшебной палочки, появились монстера и фикусы в больших деревянных кадках, которые очень украшали комнаты. Монстера, помимо прочего, навевала воспоминания раннего детства – когда-то у нас в студенковской гостиной стояло такое же большое раскидистое растение.

Мебели в доме было предельно мало, только самое необходимое. Но посредине столовой стоял большой овальный стол, покрытый скатертью, в традиционном русском духе, чего никогда не увидишь в китайских домах, – китайцы предпочитают огромные кровати и небольшие столы без скатерти. Отдельная котельная, дававшая горячую воду, толстые стены, двойные рамы – благодаря этому в доме было очень тепло, что для меня было особенно важно: я готовилась второй раз стать матерью.

Беременность проходила нормально, аппетит оставался прекрасным. Отклонением казалось только отношение китайцев к моему «интересному положению», которое по правилам русского хорошего тона нужно было скрывать до последней возможности, а посторонние должны были делать вид, что ничего не замечают. Здесь же женщины с самого начала объявляли, что у них «радость», и прилюдно обсуждали все подробности своего самочувствия. Так как я поправлялась не по дням, а по часам, то эта тема поднималась при каждой встрече. Однажды сам Линь Бяо, чуть ли не тыча в меня пальцем, с удивлением и одобрением сказал:

– Такой большой живот!

Меня это коробило. Я не могла привыкнуть к тому, как китаянки холят себя во время беременности и после родов. После рождения ребенка они на целый месяц укладывались в постель и почти не вставали, а вокруг них вертелись и мужья, и домочадцы, и всякие няньки-мамки. Когда я через полмесяца после родов появилась на приеме в Советском консульстве и даже потанцевала, это был шок для китайских участников.

Моей мечте иметь двух детей – сначала дочь, а потом сына – суждено было сбыться лишь наполовину.

24 октября 1947 года у меня родилась вторая девочка – толстенькая, с пухлыми щечками, которые, наплывая на глаза, превращали их в узенькие щелочки. Кто бы ни приходил меня проведать, стоило ему только бросить взгляд на лежавшую в кроватке новорожденную, как раздавались изумленные восклицания:

– Ой, какая толстушка! Да она как трехмесячный ребенок!

Девочка и вправду была намного крупнее обычных китайских детей, зато они рождались беленькими, а у моей малышки личико было красным, как свекла.

– Вот, еще одна колхозница появилась! – шутила я, показывая девочку гостям.

В этой шутке, может быть, звучала какая-то доля опасения, но няня Мария Ионовна, которую мне подыскали из местных русских, с энтузиазмом уверяла, что девочка вырастет красоткой:

– Смотрите, глаза-то у нее какие – как две звездочки! Вот увидите, будут они всех завораживать. Ухажеры штабелями будут ложиться!

Я только посмеялась над этими няниными словами. Но пророчество в какой-то мере сбылось. Девочка, которую я назвала Аллой, с возрастом быстро менялась и уже в четырнадцать лет стала прехорошенькой, как считали многие.

Аллочка при рождении доставила мне немало затруднений – одиннадцать паундов весом (в Железнодорожной больнице, где я рожала, по старой привычке вес младенцев отсчитывался не в килограммах, а в паундах [90] Русские эмигранты в Харбине употребляли слово «паунд» вместо «фунт». ). Спасибо опытной русской акушерке – она сделала все, что надо, и роды прошли благополучно. Только в первые минуты я была очень ослаблена, но чашка наваристого мясного бульона быстро вернула мне силы.

Мужа рядом со мной не было – он выехал на фронт, как это часто случалось в последнее время. Работа его носила весьма специфический характер: разведка в тылу врага и подпольная агитация среди гоминьдановских солдат и офицеров с целью склонить их на сторону Народно-освободительной армии и убедить сложить оружие. Подобная работа приносила плоды: случаи перехода целых частей во главе с гоминьдановскими генералами становились все более частыми. Эти силы тут же вливались в Народно-освободительную армию. Пленным солдатам тоже предлагали выбор: или вернуться домой, или вступить в НОАК. Немало солдат предпочитали поменять военную форму, но не возвращаться к нищенской жизни в деревне. После вступления в Народно-освободительную армию их приходилось перевоспитывать, отучать от воровства и мародерства, приучать к более строгой дисциплине.

Когда родилась Аллочка, Ли Лисаню послали срочную телерамму – сделала это отзывчивая Цай Чан, которая к тому времени вместе с Ли Фучунем переехала на работу в Харбин из Яньаня.

Несмотря на отсутствие мужа, я не чувствовала себя обойденной и забытой: отдельная палата, где я лежала, была вся заставлена цветами. Советское консульство прислало большую корзину цветов, а знакомые жены китайских ответственных работников предпочитали приносить горшки с хризантемами, цветами осени. Не избалованная вниманием, я была тронута до глубины души, но относила это все не к своей персоне, а прежде всего к положению моего мужа и, конечно, к престижу страны, откуда я приехала. Советский Союз вызывал всеобщее уважение.

В больнице я пробыла недолго. Уже после моего возвращения домой, буквально на следующий день, неожиданно появился Ли Лисань. Стремительно вошел в комнату, не снимая шинели.

– Как ребенок? – был первый вопрос.

– Девочка! – разочарованно протянула я.

– Ну и что плохого? – услышала в ответ.

Спокойная реакция мужа подействовала на меня и помогла примириться с рождением второй дочери. Позднее, уже в Пекине, многие женщины не раз советовали:

– Чего вы ждете? Рожайте дальше! Условия ведь позволяют.

Да, условия позволяли, но мне не улыбалось оставаться просто женой с детьми. «Хватит! – решила я. – Надо заниматься делом». Положение с гражданством у меня сначала было каким-то неопределенным: я оказалась человеком без роду-племени, ведь пропуск – единственную бумажку, выданную в Москве, – у меня забрали при переезде границы, и я осталась без ничего. Меня это очень беспокоило, и по совету мужа я обратилась в Москву с заявлением на имя заведующего отделом международных связей ЦК ВКП(б) о выдаче мне советского паспорта. В начале 1948 года через Генеральное консульство СССР в Харбине мне прислали общегражданский паспорт. Однако я по-прежнему находилась в подвешенном состоянии – как говорится, ни туда и ни сюда. Жены советских командированных не шли на сближение со мной. Тень подозрения, витавшая над Ли Лисанем, отбрасывалась и на меня. Знаю, например, что советскому врачу Трубникову из Железнодорожной больницы, к которому я часто обращалась, когда дети болели, и который охотно приходил на помощь, в конце концов было прямо так и сказано: