Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

У нас есть ведь русские сотрудники, которые не так уж много получают. Но пусть видят, что тебе мы платим еще меньше.

Видимо, это был такой показательный маневр, чтобы продемонстрировать отсутствие привилегий для жен ответственных работников.

Все постепенно входило в накатанную колею, работа и дети заполняли жизнь. Лялечка (как мы стали звать Аллу) росла под присмотром Марии Ионовны. Инна ходила в русский детсад при торговой компании «Чурин», которая к тому времени перешла в подчинение советского ведомства, кажется, торгпредства. Но так как в этом детсаду воспитывались дети «местных», то советский вице-консул сделал мне внушение: зачем я, советская гражданка, приехавшая из Союза, отдала дочку туда? Дистанцию между двумя категориями советских граждан этот чиновник определял четко, но он запамятовал, что перед тем я обращалась к нему с просьбой принять девочку в консульский детсад и получила отказ, правда, облеченный в уклончивую форму. Конечно, можно было бы отдать дочку в китайский садик, который был только что организован, но санитарные условия, честно говоря, мне там показались недостаточно хорошими, и это меня остановило.

Муж был постоянно занят. В 1948 году он, помимо прочего, частично переключился на профсоюзную работу, привычную и знакомую для него с молодых лет.

В августе того года в Харбине состоялся VI съезд профсоюзов, на котором была воссоздана ВКФП (Всекитайская федерация профсоюзов), разгромленная в годы «белого террора». Ли Лисань, избранный заместителем председателя ВКФП, выступил на съезде с докладом.

Я сидела в зале на балконе, откуда мне все хорошо было видно. Естественно, я ни слова не понимала из его речи, но с интересом наблюдала за мужем, так как впервые видела его в амплуа оратора. Ли Лисань не читал по бумажке, а говорил экспромтом, причем очень громко и эмоционально, энергично жестикулируя. Как отмечали его старые товарищи, это была свойственная ему динамичная ораторская манера, которая принесла ему славу в 20-е годы, – он всегда умел держать внимание слушателей и зажигать их своим подъемом. Речи произносили тогда без микрофонов, и Ли Лисань просто вынужден был говорить громко. Голос у него временами срывался на высоких нотах. Меня повергла в изумление продолжительность выступления – около семи часов! Но, видимо, для революционной аудитории подобное красноречие было привычным, так как слушатели сидели спокойно и не теряли терпения до самого конца.

К слову сказать, позднее, уже выучив китайский язык, я поняла, что речи Ли Лисаня, несмотря на свою продолжительность, не были пустым «переливанием воды», а всегда были насыщены содержанием и покоряли не только эмоциями, но и логикой мысли.

Круг моего общения постепенно расширялся. В 1947–1948 годах стали приезжать в Харбин многие из тех китайцев, которые долго находились в Москве, можно считать, в политической эмиграции. Вернулся Шибанов (Сюй Цзефань), наш московский знакомый, с семьей – русской женой и тремя падчерицами. Оля, жена, увлекалась игрой в мацзян – в послевоенные годы у них в московской квартире часто собирались китайцы и проводили долгие часы за этим занятием. Бывал там и Ли Лисань: он очень любил мацзян и неплохо играл. В Китае жизнь семьи Шибанова не сложилась: девушки не прижились в новой стране и уехали обратно, а Оля вскоре умерла от рака. Позже Шибанов женился на бывшей жене Линь Бяо Чжан Мэй, которая в 40-е годы тоже находилась некоторое время в СССР.

В уютном особняке на Телинской улице мы с мужем недолго прожили одни. Из ЦК партии, по-прежнему пребывавшего в партизанских условиях, пришла телеграмма с критикой «роскошной жизни», которую вели руководящие работники на Северо-Востоке. И Ли Лисань, еще не успевший забыть нашего скромного существования в московской коммуналке, сам проявил инициативу в отношении уплотнения. По его просьбе к нам подселили только что вернувшуюся на родину семью Ван Ифэя (в СССР его звали Крупник) с женой Надей Перцевой (Лю Фэнсян) и двумя детьми. Какое-то время с нами жила еще Линь Ли. В общей сложности оказалось двенадцать человек обитателей. И все равно мы размещались с несравнимо большим комфортом, чем в московской комнате. За Ли Лиса-нем даже сохранился отдельный рабочий кабинет с огромным письменным столом и громоздким диваном с креслами. Но спать ему приходилось на тахте в столовой, так как в нашей спальне помещались я, няня и обе девочки.

Неожиданно в один из непривычно душных июльских вечеров появился Гуйский (Чжан Сичоу), но без Любы Позднеевой.

В тот день в сумерки я как раз вышла на задний двор подышать воздухом и увидела интересное зрелище: посреди двора лежала жирная заколотая свинья, а вокруг нее были расставлены свечи – это была придумка наших охранников, которые сами откармливали эту свинью в специальном загончике в глубине двора, а теперь, предвкушая долгожданное пиршество, собирались разделывать ее при импровизированном освещении. Я остановилась полюбопытствовать, как вдруг подошел один из охранников и сообщил:

– Вас спрашивает какой-то человек, говорит, что из Москвы.

Из Москвы? Сердце у меня дрогнуло – я все время думала о родном городе, а связи практически не было. Почта не работала, приходилось ждать оказии, но большинство приезжающих не были знакомы с моей мамой и ничего не могли рассказать мне о ней.

Я торопливо вернулась в комнаты и не поверила своим глазам: передо мной стоял Гуйский, с которым мы вместе переживали и войну, и эвакуацию. Я так обрадовалась, как будто увидела родного и близкого человека. Мы долго беседовали – о Любе, о его семье и, конечно, о Москве. Гуйский как бы привез мне весточку с родины, из далекой Москвы, по которой я не просто скучала, а, прямо сказать, тосковала. Оторваться от родной земли – это ведь не так просто. Ностальгия, словно недуг, одолевает каждого русского, который покидает родину. От него излечивает только время.

Вернувшиеся из России китайцы скрашивали жизнь. У меня образовалось немало новых знакомых, например, Оуян Фэй (по-русски Фифи). Эта девушка родилась в Париже, а выросла в интернациональном детском доме в городе Иванове. Родителей она не знала. Китайский язык изучала в Московском институте востоковедения и в первый раз увидела свою историческую родину в двадцать с лишним лет. Фифи стала прекрасной переводчицей, работала на самых важных китайско-советских совещаниях и международных форумах. Но ее постигла трагическая судьба: в годы «культурной революции» ее заподозрили в шпионаже в пользу СССР и бросили в тюрьму как участницу «шпионской группы Ли Лисаня». Вышла она через семь лет с тяжелой психической травмой, полностью лишившаяся трудоспособности и почти никого не узнающая. Ее давно уже нет в живых.