Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Пекин того времени был на удивление тихим, спокойным городом и, главное, малолюдным, во что теперь трудно поверить. Внутри высоких средневековых стен жило менее миллиона человек, а дальше, за пределами теперешнего второго кольца, уже начинались поля и огороды. Автобусов не было, а автомобилей – считанные единицы. Едешь, бывало, с Дундана на Сидан и где-то в километре от себя видишь другую одинокую машину. И полная пустота на мостовой – даже велосипедистов было мало. Когда в 1950 году решили пустить автобусную линию, рикши устроили забастовку: боялись конкуренции.

Этот чисто китайский азиатский город с его узкими улочками-хутунами долго оставался для меня чужим. Идешь по улочке – и ни одного окна, только глухие серые стены фанз да крашеные дощатые двери с кольцами, болтающимися в бронзовых пастях львов. Этими кольцами нужно было стучать, чтобы тебе открыли дверь. Мусор, не убиравшийся, наверное, десятилетиями, громоздился слежавшимися слоями вдоль стен, оставляя для прохода узенькую тропку, которая вилась посредине хутуна.

На перекрестках главных улиц стояли традиционные арки, украшенные замысловатой резьбой. Улицы так и назывались: Дундан – Восточная арка, Сидан – Западная арка, Дунсы – Четыре восточные арки и тому подобное. В районе Дундана, где сейчас все сверкает и сияет, лежала огромная пыльная площадь, которую не то японцы, не то гоминьдановцы, вырубив многовековые деревья, использовали как аэродром. Весной, когда из пустыни Гоби налетали свирепые ветры, здесь поднимались вихри желтой пыли. Весь город тонул в каком-то мареве, даже редкие неоновые огни меняли цвет и становились лилово-синими, песок забивался в глаза, в ноздри, и когда я приходила с улицы домой, то на плечах лежал слой мельчайших лессовых песчинок.

После русского Харбина я почувствовала растерянность: сплошные китайские лица, китайские вывески. «Батюшки мои, здесь без китайского не обойдешься!» – подумала я и через некоторое время начала заниматься языком и иероглифами с учителем, которого мне нашли по линии Федерации профсоюзов.

Но, к счастью, буквально на второй день приезда меня ждал приятный сюрприз.

Рано утром меня трясет за плечо Ли Лисань. Спросонья ничего сразу не могу сообразить.

– Лиза, вставай! Мама приехала! Мама! – кричит он мне.

Какая мама? Откуда? Наконец до меня доходит смысл его слов: приехала моя мама, сейчас ее привезут в гостиницу с вокзала. Наспех накидываю одежду, ополаскиваю лицо и бегу к лифту. И надо же – только я подхожу, как лифт останавливается на нашем этаже, решетка кабинки открывается, и я вижу маму! Бледную, усталую, растерянную, точнее, просто ошеломленную. Еще бы! После однообразных московских будней столько событий, такой калейдоскоп лиц, впечатлений!

Вызов маме мы послали давно, из Харбина. Муж сам мне предложил:

– Сейчас обстановка вроде бы стабилизировалась. Давай вызовем маму из Москвы. Пусть она поживет на старости лет в хороших условиях.

Мы обратились по знакомой уже схеме в советские инстанции, послали бумаги, знали, что вопрос решается, но точная дата приезда была неизвестна. Нас почему-то не предупредили ни о чем.

И вот получилось так, что маме пришлось выехать в срочном порядке без предупреждения, да еще взять на себя заботу о двух мальчиках-китайцах, сыновьях секретаря Харбинского общества китайско-советской дружбы Ли Цзюньфу. Они воспитывались в Ивановском интердоме и носили русскую фамилию Горчицыны. Для формальности их даже вписали в паспорт мамы, чтобы они могли выехать вместе. Мальчики были живые, непоседливые и в дороге доставили старушке немало беспокойства.

Мама впервые в жизни проделала такой длинный путь по Транссибирской магистрали, впервые пересекла границу и, оказавшись на харбинском вокзале, вдруг узнала, что ее дочь уехала из Харбина в тот же самый день. И она теперь одна, без родных, в чужом, незнакомом городе. Ирония судьбы!

Хорошо, что подоспела мой добрый ангел Аня (Чжао Сюнь). Встретила маму у вагона, взяла над ней опеку. Маму окружили непривычным вниманием, кормили-поили тем, что душенька ее захочет. Она была от души растрогана, но сказала:

– Хочу скорее увидеть Лизу и внучек.

Тут же Аня подыскала оказию, и через пару дней маму в сопровождении надежных попутчиков, в спецвагоне генерала-интенданта Ян Чжичэна, с комфортом доставили в Пекин, прямо сказать, по горячим следам. Телефонов не было, телеграф плохо работал, и до нас опять-таки никаких предварительных сообщений не дошло.

И вот мама, как в сказке, рядом со мной. Первое ошеломление прошло, и мы обе были несказанно рады встрече: ведь мы уже три года, как расстались.

Разместились в двух гостиничных номерах: в одном я с мужем, а в другом мама, няня и девочки. Мне Ли Лисань в первые же минуты встречи в Пекине приказал пореже выходить из комнаты, чтобы не попадаться на глаза обитателям гостиницы. Опять конспирация! Сюда, оказывается, только что въехала делегация гоминьдановского правительства, с которой коммунисты вступили в переговоры о прекращении гражданской войны. С подачи Чжоу Эньлая, являвшегося главой делегации со стороны КПК, Ли Лисань стал неофициальным участником этих переговоров. Среди гоминьдановских представителей было несколько его земляков-хунаньцев. С одним из них, Лю Фэем, он даже учился в начальной школе и дружил, будучи мальчишкой. А в Китае это очень важный фактор. Прекрасный дипломат, Чжоу Эньлай не преминул воспользоваться этими связями, и вот Ли Лисань по его поручению встречался в кулуарах с давними знакомцами и обрабатывал их в необходимом духе.

Старые политические зубры и сами видели, куда клонится чаша весов, и охотно прислушивались к увещеваниям. В итоге коммунисты выставили в ультимативном порядке проект мирного соглашения, которое делегация готова была подписать, но гоминьдановское правительство его отвергло. Тогда коммунисты объявили о разрыве мирных переговоров и о том, что «революция будет доведена до конца». Так называлась передовая статья в газете «Жэньминь жибао», написанная Мао Цзэдуном. В тот же день (20 апреля) вечером Народно-освободительная армия форсировала Янцзы, служившую естественной преградой между двумя станами, и развернула наступление в южной части страны. Гоминьдановскому правительству пришлось срочно эвакуироваться из своей столицы, Нанкина, и выбираться с отступающей армией дальше на юг. 3 мая был взят Нанкин, 27 мая – Шанхай. Было ясно, что гражданская война идет к победе коммунистов.

Гоминьдановская делегация в свете всех этих событий отказалась уезжать из Пекина и вскоре публично объявила о разрыве с правительством Гоминьдана и переходе на сторону коммунистов. Чуть позднее, при создании органов новой власти, ее члены получили в Пекине почетные посты.