Сергей Красиков - Возле вождей

— Басня писалась по другому случаю, — отвечаю. — К сегодняшним дням не имеет никакого отношения. Впервые была опубликована в газете «За коммунизм» Кормиловского района, Омской области в июне 1961 года.

— Вы могли бы показать мне эту газету?..

— Разумеется, надо только сделать соответствующий запрос в редакцию…

На том беседа и закончилась. Но Хрущев еще несколько дней при встрече со мной на дежурстве суровел лицом… Потом вроде бы пообмяк и впоследствии запамятовал, за что сердился.

И вдруг, спустя несколько лет, память его спружинила при следующих обстоятельствах. При очередном сопровождении его на прогулке по территории дачи я спросил:

— Никита Сергеевич, вы, помнится, давали указание Серову дорасследовать дело об убийстве Кирова. Не могли бы вы сказать, что нового прояснилось.

— Да, я давал указание, — полуутвердительно ответил Хрущев. — Кое-что прояснилось, но опубликовать этого нельзя. Можно будет лишь после нашей смерти. Сталин умел заметать следы. Он не только документов не оставлял, но и свидетелей. Наркомов внутренних дел Ягоды, Ежова — нет.

— Так все может кануть в Лету. Допустить этого нельзя. Вы столько знаете, Никита Сергеевич, того, что нам не известно. Пишите потихоньку, чтобы потом дети ли, внуки ли правду узнали и свои выводы сделали.

Хрущев резко повернулся всем корпусом:

— Согласен. Я буду диктовать, а вы пишите. Гонорар, как Семен Михайлович (имелся в виду Буденный), обещаю отдать вам до копейки, да еще и благодарность в книге выражу. Ну как, по рукам? — И глаза его озорно блеснули.

«Хитрит! — решил я. — Никто сейчас ему книги воспоминаний опубликовать не даст. Литзаписчиков же органы либо отведут, либо уничтожат. Дернул же меня лукавый с предложениями лезть».

А Хрущев наседал:

— Чего замолкли? Я человек слова. Выйду с просьбой в ЦК, и вас прикрепят литзаписчиком. Ну как, за дело?..

— Разрешите мне подумать, — осторожничал я.

— Чего тут думать. Работать надо.

— Не уверен я, что у меня хорошо получится, и смогу ли я оправдать ваше доверие. Сподручнее это сделать вашей внучке Юле или Раде Никитичне с Алексеем Ивановичем. Они признанные журналисты и всегда — под рукой.

— Нет! Все они ленивые.

— Так уж и все?

— Все.

После этого предложения пошло-поехало. Ни одного дежурства не проходило, чтобы Хрущев вновь и вновь не уговаривал меня быть его литзаписчиком.

— Человек вы смелый и, простите, изворотливый. Вон ведь как открутились от басни «Расправа с Баснописцем»: и написана она по другому случаю, и публиковалась раньше…

— Но это в самом деле так! — ответил я Хрущеву.

— Хорошо, пусть будет по-вашему. Но и здесь, может, придется…

— Что придется? Изворачиваться? — подхватил я незаконченную мысль Никиты Сергеевича.

— Не то я хотел сказать. Не так вы меня поняли…

— Правильно я вас понял, Никита Сергеевич, и никто сегодня быть вашим литзаписчиком не согласится из-за боязни не за себя даже, а за своих ближних. Нельзя родственников подставлять. Один у вас выход — вешайте на грудь портативный магнитофон и диктуйте. Территория дачи большая. Всюду подслушивающей радиоаппаратуры не навтыкаешь. Да и мало ли что бормочет старик себе под нос. А кассеты с записями расшифрует и перепечатает любая мало-мальски подготовленная машинистка. В таком случае будете отвечать только вы, и никто другой. Мой вам совет.

Стало ясно: при работе над рукописью Хрущев подставлять родственников боится. Предпочитает найти доверчивых рисковых рыцарей…

Но на этом разговор наш не закончился. Вооружившись фотоаппаратом, Хрущев как бы случайно стал выискивать сюжеты для своих снимков возле служебной избушки охраны.

День ищет, второй и, не выдержав, спрашивает Мельникова:

— Что-то я Красикова не вижу. Не заболел ли?

— Здоров. Завтра его дежурство.

Назавтра хозяин развел неподалеку огромный костер. Костры доставляли ему удовольствие в любую погоду. Дождь ли, снег ли, он собирал в лесу хворост, распалял костер, пек в нем картошку и вместе с внуками мог часами смотреть на огонь. Так поступил и на этот раз. Принакрылся бежево-зеленой накидкой, подаренной французским предпринимателем Буссаком, дождался, когда настанет мой выход на смену, и предложил вместе прогуляться.

Долго гуляли. Никита Сергеевич продолжал доказывать мне выгоды работы над его воспоминаниями, я по-прежнему ссылался на некомпетентность в этом виде литературы, но мы, я, думаю, отлично понимали, что друг друга дурачим.

Видя, что литзаписчиком быть я не собираюсь, Хрущев начал проявлять ко мне показное равнодушие. Среди охранников выбрал разговорчивого балагура с подходящей фамилией Разговоров и стал вместо меня приглашать его на совместные прогулки по территории дачи. У Разговорова на всякий случай имелся соответствующий примерчик из жизни, делиться которым он не только хотел, но и умел.

Заведет Хрущев речь об утреннем ужении рыбы — Разговоров — к месту словечко:

— А я, Никита Сергеевич, предпочитаю сомов руками брать.

— Как руками? — недоумевает Хрущев.

— Да просто… Сомы-то лягушек любят, мелкой дичью не брезгуют и готовы за нею хоть на край света ползти. Иногда от одного до двух километров от водоема уходят. Посмотришь по росе, трава приглажена. И — по следу, по следу — с косой или увесистой на-балдашиной. Сом, как всякий хищник, засаду предпочитает. Брать его осторожно надо, ибо неизвестно, кто кого выследит. Одного косаря сомище целый день по пойме таскал, тот все кулаки отбил, а они сому, как слону погремушка. Трепыхается крестьянин, а сомище, извернувшись, головой его о землю хрясть да хрясть. Звон в голове, как в колоколе. Видит, коса валяется. Схватил — и косой его, косой! Добил, смотрит, а нога точно в мялке побывала. Я трех двухаршинных таких «охотничков» выследил. Двух одолел легко. А с третьим так намаялся, так намаялся. Как он изловчился за левый локоть цапнуть, ума не приложу. Локоть будто кипятком окатило. Вижу глазищи навыкате и пасть, капканом защелкнута. Собрал остаток сил, и шасть рукой под жаберный дых, и рвать его, рвать. Ослабил сом локоть. А я не унимаюсь. Начал хищником как толкачом землю толочь. Обмяк он. А когда еще тумаков ему добавил, и совсем сник. Месяц потом сельчан сомятиной угощал, до сих пор вспоминают. Тиной, правда, попахивала, но есть можно.

— Допустим! Допустим! — хихикал Хрущев. — Но за два километра от водоема сом не уползет. Тут вы лишку хватили. Метров пять — десять — это я еще допускаю… но не две же тысячи. Я предпочитал ловить сомов возле водяных мельниц на тех же самых лягушек. Силища у зверюги лошадиная. Раз чуть с лодки не сволок. Час провозился, пока одолел.

— Но есть безотказный способ их ловли, — интриговал Разговоров. — Сомы молочко любят. И когда в летний день коровенки от слепней да зноя по брюхо в воду уходят, сомы тихохонько нырь под вымечко и посасывают молочко, как из сосочек. Наши мужики прикинули: а что, если… если без штанов войти коровой в воду да по-коровьи ноги расставить… Сработало!