Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

На встрече с юными читателями так назвал Успенского один мальчик. Должно быть, от волнения, потому что первый раз говорил с живым писателем.

Эту встречу мы записывали для детской развлекательной радиопрограммы. Я потом спросил Успенского, можно ли оставить «Ягуарда Николаевича»? Он посмеялся и сказал: «Оставь обязательно!» Это потом уже мне пришло в голову, что, скрестив «Эдуарда» с «ягуаром», серьёзным зверем, который врагов не щадит, а «своих» не трогает, мальчик попал в самую точку.

«Ягуард Николаевич» в нашей передаче, конечно же, остался. Я всегда прислушивался к его советам, поскольку считал и считаю Успенского своим учителем. Считал ли при этом он меня своим учеником?.. Если даже и считал, то уж точно не самым лучшим. Когда я уезжал в Израиль, он со свойственной ему прямотой сказал:

– Тебя не жалко! Вот А. – жалко. Такие, как он, появляются раз в десять лет. А может, и ещё реже.

Я не обиделся.

Познакомила меня с Успенским мой тогдашний соавтор Инна Агрон. Она уехала из России задолго до меня. Потом, когда спустя много лет Э. Н. приехал к ней в Бостон, они вместе написали книжку «Бизнес крокодила Гены».

Мы встретились в его мастерской почти полвека назад. Уже были написаны «Крокодил Гена и его друзья», «Гарантийные человечки», «Вниз по волшебной реке», «Дядя Фёдор, пёс и кот»… Это не считая огромного количества смешных стихов, которые с одинаковым удовольствием читали дети и родители. Так что к моменту нашего знакомства Эдуард Николаевич был самым настоящим классиком детской литературы. Но если учесть, что «для детей нужно писать так же, как для взрослых, только немножко лучше», то оговорку про детскую литературу можно и не делать.

Кстати, «классиком» Успенского любовно-иронически называл его преданнейший друг и помощник Толя Галилов.

Как и многие русские классики, Эдуард Николаевич в своей жизни не смог избежать «запойного периода». Когда мы познакомились, этот период у него уже практически заканчивался. Помню, он с гордостью рассказывал про свою маленькую Таню, которая однажды утром заявила ему:

– Папа, ты вчера опять пришёл пьяный, поэтому сегодня должен мне немедленно купить попугайчиков!

С гордостью, потому что девочка пошла в отца: из самой плохой ситуации старалась извлечь максимум пользы! Он и меня пытался этому научить, но я ученик неважный – у меня с максимумом пользы чаще всего не выходит.

Надо сказать, что спиртное никогда не мешало Успенскому быстро думать и принимать самые неожиданные решения.

Однажды в его мастерскую на улице Усиевича, как раз когда Э. Н. был «после вчерашнего», пришла группа иностранных журналистов. Сопровождала их молоденькая переводчица «в штатском», которая, делая свою работу, очень сильно классика редактировала.

Например, Успенский говорит:

– Если меня выпустятк моему переводчику в Финляндию…

А девушка переводит:

– Если Эдуард Николаевич сможетпоехать к своему переводчику в Финляндию…

То есть пункт назначения оставался тем же, но смысл, как вы понимаете, несколько менялся.

Однако Успенский, несмотря на изрядное количество выпитого и очень приблизительное владение английским, моментально всё понял. Из последних сил он затеял длиннющую витиеватую фразу:

– Вы, прогрессивные западные журналисты…

Девушка переводит.

– …и от вас во многом зависит, чтобы те передовые идеи… (переводит)

– …которые появляются в мире… (переводит, ещё не подозревая, к чему это ведёт).

– …могли существовать…

И тут классик неожиданно закончил:

– …in our country! (В нашей стране!) – Опустил голову на стол и сделал вид, что спит.

Дом номер восемь по улице Усиевича, в котором это всё происходило, был известным в Москве писательским кооперативом. Многие его жильцы, обласканные властью писатели, Успенского, мягко говоря, недолюбливали. Настолько, что даже несколько раз прокалывали ему шины. Кто-то называл его выскочкой. Кто-то завидовал его популярности. Кто-то негодовал, что не ему, «большому» писателю, а какому-то Успенскому досталась вожделенная мастерская на последнем, чердачном этаже. Кроме того, классик (надо отдать ему должное) на собраниях кооператива и сам часто давал повод для такого к себе отношения, поскольку прямо в глаза говорил товарищам по перу всё, что о них думает.

Особенно доставалось «профессиональным патриотам». На собрании один из них бил себя в грудь и всех убеждал, что для него, настоящего писателя, письменный стол – это вся страна. На что Успенский задал ему вполне логичный вопрос:

– Ну и зачем вам тогда мастерская? Мне она нужна, потому что там будет стоять мой письменный стол, а на нём – моя пишущая машинка, которая сама мне диктует, что печатать!

В литературных кругах эти его насмешки моментально становились, как теперь говорят, мемами. Однажды, когда в Госкино принимали сценарий его нового мультфильма, главный редактор (кажется, это был Даль Орлов) сделал ему замечание:

– Что же это вы, Эдуард Николаевич, так неуважительно разговариваете с писателем N? А ведь он прошёл войну, потерял на ней правую ногу…

И сразу же услышал в ответ:

– Вот поэтому он все свои произведения пишет левой ногой!

Чиновники его побаивались. Знали, что с Успенским лучше не связываться. Когда он с ними воевал, делал это открыто и бесстрашно. Если считал, что дело правое, бился за него до конца.

Я помню, как он судился с трамвайно-троллейбусным парком. Троллейбус, которого он ждал, опоздал больше чем на час. Успенский попросил Толю Галилова собрать справки о своих месячных доходах: гонорары за книжки, за сценарии, за пьесы, за эстрадные монологи… Потом подсчитал, сколько стоит час его рабочего времени. К полученной сумме прибавил ещё деньги, которые были потеряны из-за несостоявшейся встречи – по вине того самого трамвайно-троллейбусного парка…

Когда он писал в соответствующие инстанции свои письма, то копии всегда рассылал в ЦК КПСС, в КГБ, в газету «Правда»… чуть ли не в ООН. Думаю, что все получатели читали их с удовольствием, потому что это тоже были в каком-то смысле произведения искусства.

Иногда он писал их даже в стихах: