Коллектив авторов - Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Вадим говорит:

– Даня! Не слушай Эдуарда Николаевича, сам подумай!.. Ну, кто?

– Райкин, – неуверенно говорит Даня.

– Молодец! Видишь, подумал и правильно ответил! А что тебе подсказал Эдуард Николаевич?

– Пушкин!..

Общение с Успенским в своё время помогло мне понять, что учитель – это не тот, кто учит, а тот, у кого учатся. Однажды в его мастерской возле большого мехового Чебурашки я увидел музыкальную игрушку для малышей. Это было что-то вроде шарманки, которая играла только одну песню, и ту не до конца: «Эх, яблочко, куда ты ко…? Эх, яблочко, куда ты ко…?».

– Зачем это вам, Эдуард Николаевич? – спрашиваю я, а сам машинально кручу её ручку.

А он говорит, что, когда ещё писал для эстрады, то благодаря этой игрушке придумал свой самый неожиданный фельетон.

Потом сам начинает крутить маленькую ручку и петь:

– Эх, яблочко, куда ты ко…? Эх, яблочко, куда ты ко…? А кто же это изобрё…? Какой-то умный инжене…?

Так, ничего специально не делая, он объяснил мне, что для смешного текста правильно выбранный приём может быть нужнее, чем зачастую вымученные словесные репризы.

Классик всегда старался держать в литературной форме себя и заодно тех, с кем вместе работал. Он всё время что-то придумывал. Это были разные неожиданные рифмы типа «По субботам в кулинарии продают киносценарии», или «К моей фигуре и ногам идут кольчуга и наган» (это он тогда сочинял песню для Ирины Муравьевой: она, по его замыслу, должна была мчаться на мотоцикле и стрелять на ходу из водяного пистолета).

Помню, как я, увлечённый этой затеей, тоже придумал своё четверостишие:

Ещё у соавторов была игра, в которой запрещалось говорить банальности. Как-то раз они с утра собрались работать у Э. Н. в мастерской. Работали-работали, пришло время обедать. Римма, его первая жена, всё приготовила. И вот они сидят за столом, едят борщ, и Хайт как бы между прочим спрашивает у Риммы:

– А почему Эдик говорит, что ты плохо готовишь? Борщ очень даже вкусный!

Римма, которая в этой игре не участвовала, шутит:

– Это потому, что у него плохой вкус!

Тут оба соавтора выжидающе на Эдика смотрят: мол, ну же!.. А он держит два кукиша и смеётся. Они были уверены, что он попадётся на эту удочку и ответит жене той самой банальностью: «Если бы у меня был хороший вкус, я бы на тебе не женился!». А когда все так наелись, что на еду уже невозможно было смотреть, Успенский вдруг говорит:

– Теперь бы ещё арбуз или хотя бы апельсин!

– Да куда тебе? – спрашивает Курляндский.

– Под голову!..

Как-то раз мы ехали с Э. Н. в машине. По радио передавали песню «Голубой вагон» – музыка Шаинского, стихи Успенского. Когда крокодил Гена запел: «Скатертью, скатертью // Дальний путь стелется…», – Успенский говорит:

– У меня было не так! Я написал: «Шёлковой скатертью // Дальний путь стелется». А Шаинский настоял, чтобы повторялось: «Скатертью, скатертью…». Я не люблю, когда повторяются слова. У меня было: «Каждому в самое // Лучшее верится…», а Шаинский сделал: «Каждому, каждому…». Но вот сейчас слушаю и думаю, что, может быть, Володя и прав.

В 1986 году мы с Андреем Меньшиковым вернули Клуб Весёлых и Находчивых на Центральное телевидение. В новое жюри КВН, где были Гарри Каспаров, Андрей Миронов, Ярослав Голованов и другие известные люди, мы пригласили Владимира Шаинского и Эдуарда Успенского. И не только из-за их громких имён! С Владимиром Яковлевичем я написал для этой программы новую заставочную песню «Мы начинаем КВН». А Успенский был нужен в жюри из-за своей молниеносной реакции.

По нашему сценарному замыслу, в новом КВНе жюри должно было не только оценивать выступления команд, но ещё и очень быстро соображать. Потому что для конкурса капитанов команд мы придумали такой своеобразный пинг-понг: капитаны называют членам жюри какой-нибудь необычный предмет, а тем в течение 30 секунд нужно придумать смешной вопрос, связанный с этим предметом. И потом капитаны за 30 секунд должны на него смешно ответить.

И вот на КВНовской сцене бедный капитан Уральского политехнического института говорит:

– Мой предмет – подводный камень…

«Бедный», потому что в жюри сидел Успенский, который моментально его спросил:

– Сколько подводных камней в пьесе Горького «На дне»?

У нас дома было старое немецкое пианино. Кто только на нем не играл! И Шаинский, и Андрей Петров, и наши многочисленные друзья – музыканты и певцы. Несмотря на свой возраст, звучало пианино прекрасно. Когда мы уезжали в Израиль, то, естественно, захотели взять его с собой. Но не тут-то было! Оказалось, что просто так наше пианино вывезти нельзя. Нужно специальное разрешение Министерства культуры. И тогда Успенский сказал:

– Оставь пианино у меня! Оно будет вашим якорем, и вы, в конце концов, вернётесь обратно.

Вот тогда я понял, что и меня отпускать Ягуарду Николаевичу было немножко жалко.

А пианино мы всё-таки увезли.

Он, конечно, был большой ребёнок. Гениальный ребёнок.

Мог надуться и сказать: «Ах, так? Тогда я с вами не играю!» Хлопнуть дверью и уйти со своего же мастер-класса в Липках. Потому что семинаристы повадились назло ему сочинять коротенькие стишки, на словесной игре или, хуже того, на чистой лирике замешанные. А надо наоборот – длинные, смешные рифмованные истории, вроде «Бурёнушки» или «Осьминожиков».

Только для этого надо быть Эдуардом Успенским…

Иногда ему просто всё надоедало. В тех же Липках посреди семинара мог сказать: «А ну их, эти занятия, пошли в бассейн!» И обожавшие его одарённые барышни мчались натягивать купальники… а он вместо бассейна садился в машину, ехал в аэропорт и улетал, например, в Японию. Мальчишка, Питер Пэн!

У Анчарова в «Теории невероятности» есть притча о пятерых. Вот один из этих пятерых, о счастье рассуждающих, – вылитый Успенский. «Третий сказал: «Счастье – это когда можно выдумывать и бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не осуществятся».

У него многое осуществилось, хотя выдумано было – без счёта. На Радио России, например, «Классика за полчасика» – какой был проект! Какое слюнотечение вызывал у отроков и отроковиц – на хорошие книжки! Я там три передачи успела сделать, каждая – ровно на 30 минут. «Дорога уходит в даль», «Оливер Твист» и «Ромео и Джульетта». Потом, конечно, закрыли…

Зато «Гавань» жила долго и счастливо. И с ней связана у меня одна смешная и трогательная история.

Дело было летом, «Гавань» собиралась переезжать с радио на телевидение. И тут как раз меня Эдуард Николаевич пригласил на передачу. «Приезжайте, – сказал, – в Останкино, в студию». Ну я и решила, что речь о телестудии. Переехали, значит, – и нас по телику покажут!