Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

«Следующая полка, — продолжал экскурсовод, — „Сервелат цыганский“, варено-копченая колбаса с молотым перцем и чесноком, „Юбилейная“ с измельченным шпиком, „Сервелат итальянский“ с нотками легкого копчения. „Салями коньячная“ с пряностями и коньяком. Обратите внимание на следующую полку: это сырокопченые колбаски „Туристские“ из свинины, говядины и шпика с черным перцем и тмином в натуральной оболочке, рядом — очень популярная „Брауншвейгская“ с черным перцем и мускатным орехом, ну и знакомая вам „Советская“ с коньяком и корицей. А вот неповторимый рисунок колбасы „Зернистой“, изысканность ей придает чеснок с черным и красным перцем».

Доклад превращался в пытку, мы сидели не шевелясь, вперив взоры в шкаф, ожидая дальнейших событий. Может быть, покажут, расскажут и шкаф закроют? Владелец комнаты уловил висевшее в воздухе напряжение. «Пожалуйста, взгляните на третью, четвертую и пятую полку: ветчина „Праздничная“ из охлажденной свинины с черным перцем, грудинка „Нежная“ из двух кусков отборной грудинки с прослойкой из зелени в пергаменте, сырокопченая бастурма, буженина, запеченный свиной окорок, приправленный красным перцем, и, наконец, пастрома, у которой красивый вид срезу придают тонкие прослойки жира на фоне светло-розового мяса».

Он говорил что-то еще, но слушать было невозможно, слова тонули в тумане, в голосе желудка, нетерпеливо вопрошавшего: когда же он, сволочь, замолчит?

«Прошу, дорогие гости, угощайтесь, это все вам», — вдруг произнес голос из тумана, и мы увидели на столе гору свежих батонов, графины с водой и окорока, колбасы, шпекачки, грудинку… Это был дефицит, редко появлявшийся в магазинах, продукция, не прошедшая базы, склады, хранилища. Она появилась прямо из цеха, в срезе колбас еще стояли слезы, и колбас этих было много, как во сне. Не забыть мне ароматной буженины, мягкой, как масло, таявшей во рту.

Вкусив райских наслаждений, мы пошли на сцену, отыграли первое отделение, вернулись к шкафу и батонам, отыграли второе… Пять отделений — это шесть перерывов, шесть подходов к делу, начавши которое бросить было невозможно.

Девушки, пригласившие нас, были счастливы, вечер удался.

— Ребята! — сказали они нам. — Больше половины осталось! Не пропадать же продуктам! Возьмите это с собой!

Культработник неодобрительно покрутил головой.

— Ничего не выйдет, — сказал он, — на проходной все отберут, да еще нам всем неприятности устроят.

— Не устроят, — сказала бойкая дивчина, — давайте развинчивайте свой барабан! — И показала на большой барабан с педалью, на котором крепились медная тарелка ударника и маленький том-том.

Пока мы снимали барабанную шкуру, девушки завернули содержимое шкафа небольшими порциями в пергамент и уложили эти свертки внутрь круглого корпуса, забив его вплотную. Когда все поставили на место, то барабан имел обычный вид, внешне ничем не выдавая содержимого, но когда его попробовали сдвинуть с места, то одному человеку это оказалось не под силу.

До проходной барабан тащили втроем, но для вахтера надо было разыграть сцену «ах ты, мой легкий барабан!», причем неубедительная актерская игра могла кончиться для всех плачевно. Наш ударник, Эдик Лысаков, худой и жилистый юноша, с ролью справился блестяще, он пронес эти три пуда мяса над головой, сверкая очаровательной улыбкой артиста, и чуть не рухнул всеми костями сразу за дверьми, подскользнувшись на подмерзшей луже.

Содержимое барабана мы ели полным составом духового и эстрадного оркестров почти десять дней.

В духовом оркестре на баритоне играл Коля, высокий, веселый и открытый парень. Он откровенно рассказывал, что в детстве попал к ворам, которые научили его своему ремеслу. С годами он стал мастером квартирных краж, пользовался авторитетом, являлся вором в законе, жил по понятиям и правилам воровского мира.

Коля мечтал стать моряком. Окончив школу с хорошими результатами, он обратился к ворам с просьбой отпустить его учиться. Дело это было рискованное. Во-первых, могли не отпустить, а во-вторых, могли посчитать предателем и отдать на «правеж», на расправу. Сходка выслушала Колю, который, выражаясь современным языком, провел презентацию блестяще, убедительно и обаятельно, воры дрогнули сердцем и порешили: пущай пацан учится. Так Коля оказался в училище, а потом и в музвзводе.

Утром, после завтрака, все мы шли на лекции или занятия: морское дело, навигация, английский язык, теория машин и механизмов, физика, химия, астрономия, история КПСС. Наша судоводительская специальность имела и военное наполнение, нас готовили в штурманов-подводников, поэтому военная кафедра имела свой план занятий и экзаменов.

Экзамен — вещь неизбежная, мы понимали, что его надо как-то сдать, и стремились сделать это «малой кровью». Самый популярный метод был — создать библиотеку шпаргалок, на всеэкзаменационные билеты. Билет, вернее, вопросы из него раздавали каждому курсанту в группе, он тщательно прорабатывал ответы и писал их микроскопическим почерком на клетчатой бумаге шириной в 10 тетрадных клеточек. Шпаргалка, или «шпора», получалась в виде длинной узкой полосы, которую складывали гармошкой со встречными складками, так, чтобы на экзамене можно было листать ее пальцами одной руки.

Техника была отработана и отточена. Заходивший на сдачу экзамена громким голосом докладывал: «Курсант такой-то на сдачу экзамена прибыл!» А взяв билет с экзаменационного стола, столь же четко объявлял: «Билет номер такой-то!» В неприметной щели двери уже торчало чье-то ухо, которое исчезало, как только номер был услышан. Следующий за ним входил и таким же громким голосом объявлял свое имя, брал билет и так далее, но между первым и вторым уже шел многозначительный обмен взглядами: второй принес первому шпору на его билет.

С военной кафедрой было сложнее, билеты засекречены — видимо, чтобы врагу не достались. Экзаменационные вопросы хранились в сейфе, ключ от сейфа лежал в письменном столе начальника кафедры, стол запирался и опечатывался в конце дня. Кафедра с тяжелой стальной дверью запиралась на ночь на три замка, опечатывалась бумажной лентой с печатью и ниткой с пластилиновой пломбой. Иногда скопировать билеты удавалось через сердобольных сотрудниц, но это получалось редко.

В тот год перед нами стояла мрачная перспектива: до экзамена три дня, а вопросов нет. Промедление было подобно смерти — ни науку выучить не успеешь, ни шпоры написать. В группе все знали прошлое Коли. Он сам этого не скрывал, и хоть неловко напоминать человеку о его бывшей профессии, с которой он клятвенно покончил, но выхода другого не было. Коллектив на пороге большой беды попросил бывшего вора-квартирника совершить ради товарищей взлом военной кафедры, не оставив следов. Коля долго не соглашался, но потом, поняв безвыходность положения, молча кивнул головой.