Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Еще через неделю женская мафия выяснила, что Галочкина сотрудница, кассир из другой смены, ведет себя нервно и подозрительно. С ней поговорили, прижали, и она во всем созналась. Кагэбэшник поймал ее на мелкой провинности (она незаконно обменяла на свои рубли 10 долларов из кассы на подарок мужу) и заставил ее провести операцию «книжка авиабилетов». Пользуясь дубликатом ключа, которые он ей дал, бедная кассирша выкрала из Галинового рабочего стола злополучные билеты. Всю неделю, когда кагэбэшник терзал Галю своими допросами, билеты лежали у него в столе. Цель операции и ее смысл — заставить Галочку уйти.

Вечером на нашей кухне, нервно раскуривая сигарету, Галочка глухо сказала мне: «В этой стране жить нельзя. Надо уезжать». Я не сдавался. Решил, что буду со своим народом, там, где мой народ, к несчастью, есть. Найду себе щель, залезу и буду сидеть. Даже лозунг придумал: «Перебиться до пенсии».

К тому времени отец окончательно вышел на эту самую пенсию, родители разменяли таллинскую трехкомнатную квартиру на две комнаты в коммуналке на улице Желябова. Я часто к ним наведывался, поговорить о том о сем. В беседах с отцом родилась мысль о моем устройстве в агентство «Инфлот». Знаете — «в нашу гавань заходили корабли…» Приходит иностранное судно, его встречает пограничная служба, таможня, а следом за ними на борт поднимается агент «Инфлота». Что вам нужно, чем помочь? Билеты в цирк, белье в прачечную, больного в клинику?

Агент на дежурстве — сутки. Есть время отдохнуть, почитать, даже поспать. Сутки отработал — трое свободных. Эти трое свободных суток и были для меня соблазнительными. В эти дни можно заниматься на саксофоне, пристроиться где-нибудь играть джаз. Не за деньги, а как любитель. Любитель играет, что ему нравится, а профессионал — то, за что заплатили. В своем воображении я рисовал себе скромную, достойную жизнь без позорных компромиссов. Мне бы только до пенсии перебиться…

Так случилось, что «Инфлоту» нужен был человек. Отец лично знал начальника еще с довоенных времен, они когда-то вместе плавали. Начальник встретил меня тепло, почти восторженно. «У вас высшее мореходное образование, диплом по иностранному языку, вы для нас — идеальная кандидатура! — сказал он. — К тому же потомственный моряк, сын уважаемого Бориса Иосифовича… Короче, идите, оформляйте уход с работы, приходите скорее, вы нам нужны!» Я поблагодарил, но сказал, что дня два или три надо подумать, мне и вам, после чего встретиться снова и тогда уже решать окончательно.

Я как в воду глядел. Через три дня мой начальник встретил меня жалким, понурым, глядел в пол и тусклым голосом произнес стандартную фразу о том, что «место уже занято». В некотором отдалении в углу его кабинета сидел неприметный гражданин в сероватом костюме. Сидел спокойно, наблюдал. От него исходило холодное всесилие власти.

Отец был очень расстроен. Ему было обидно за своего приятеля, униженного кагэбэшником, обидно за меня, обидно за себя. Пятьдесят лет на флоте, заслуги и ордена, оказывается, не значили ничего. Для органов он был просто евреем, сын которого мог уехать в Израиль и подмочить репутацию «Инфлота».

Кстати, моя флотская репутация тоже была безупречной, я тоже мог бы обижаться, но не стал. Я вывел для себя правило: подчиняться обстоятельствам, читать книгу жизни. Например, ты придумал план на день, составил список дел, вышел из дому, а автобус ушел прямо из-под носа. Можешь, конечно, упорствовать, ехать в город, но скорее всего из этой затеи ничего не получится — так ангел-хранитель рассудил.

История с «Инфлотом» заставила задуматься. Мой чудесный план на будущее, на проживание в культурной щели советского пространства до пенсии, видимо, не вписывался в книгу жизни. «Что ж, — сказал я себе, — буду поступать по обстоятельствам, плыть под парусом, по ветру судьбы».

Ветер судьбы дул на Запад. В нашем кооперативном доме два верхних этажа бредили заграницей. «Вражеские голоса» говорили о какой-то поправке Джексона-Вэника.

3 августа 1972 года вышел Указ Президиума Верховного Совета «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение». За высшее образование надо было отдавать деньги. Для выпускника МГУ размер компенсации составлял 12 200 рублей (при средней зарплате в 130–150 рублей).

Это решение советских властей вызвало волну протестов на Западе. 21 лауреат Нобелевской премии выступил с публичным заявлением, обвинив советское руководство в «массовых нарушениях прав человека». Поборы вскоре тихо отменили, но придумали другие ограничения, практически означавшие запрет на эмиграцию. Отделения виз и регистраций МВД (ОВИРы) могли годами рассматривать заявления. Самая распространенная причина отказа — «доступ к государственным тайнам».

В 1974 году Конгресс США принял поправку конгрессменов Генри Джексона и Чарльза Вэника к закону о торговле США. Поправка ограничивала торговлю со странами социалистического блока, которые препятствовали эмиграции своих граждан. Действовать она начала 3 января 1975 года. На верхних этажах дома 8 по проспекту Славы эти события живо обсуждали. «Им хлеб нужен! — с жаром говорил архитектор Шапочкин с 12-го этажа. — Если заграница зерно не продаст, в стране жрать будет нечего! Я думаю, что будут отпускать. Нормальный обмен — евреев на пшеницу!»

Евреи, уже обмененные на пшеницу и считавшие дни до отъезда, иногда появлялись у нас в виде наглядного пособия. Они охотно брали списки желающих для передачи в «Сохнут» или «Хиас». Эти агентства по иммиграции автоматически высылали по нашим спискам официальные приглашения в Израиль для возвращения на «историческую родину».

Тогда ходил такой анекдот. Два еврея разговаривают, к ним подходит третий и говорит: «Я не знаю, что вы тут обсуждаете, но ехать надо!»

К лету 1975-го я сдался, махнул рукой — ехать так ехать, черт с ним. Решил, и как-то интересно стало. Даже Галочка начала смотреть на меня другими глазами, уже не как на бывшего, постылого, разведенного, а как на возможного спутника новой интересной жизни.

Тут на наших посиделках появился Оська Хорошанский. Оська был еврейским богатырем и по своему характеру мог бы быть героем еще одного анекдота: «Вы слышали, Абрамович умер!» — «Умер-шмумер, лишь бы был здоров!» Оське некогда было задумываться, углубляться в мелочи, его несла вперед волна ненасытного оптимизма, ожидания приключений, а мозг был занят бесконечными гешефтами и комбинациями. Оська брался за все. В его трудовой книжке, например, я видел запись «бас-гитарист в ансамбле лилипутов».

Оська с жаром уговаривал, объяснял, обещал все уладить, записал наши данные. Через месяц действительно из Израиля пришел официальный заказной конверт со разноцветными наклейками и печатями. В конверте лежали красивые гербовые бумаги — государство Израиль приглашало семью Левенштейнов — Всеволода Борисовича, Фариду Махмудовну (настоящее имя Галочки) и их сына Рината на постоянное местожительство.