Сергей Тарасов - Осколки. Краткие заметки о жизни и кино

А вскоре уже несколько человек из танкового «сырья» сделали себе весьма разнообразные самокаты и скейты. Грохот от одного такого создания был жуткий, а если штук пять таких монстров носится вокруг Патриков?!

Скоро, благодаря родителям и девятому отделению милиции, катания наши прекратились. Дольше всех не сдавались ребята, у которых отцы не вернулись с фронта. Просто их некому было хорошенько выпороть.

Недалеко от нашей школы, на Пушкинской площади, находился тогда кинотеатр «Центральный», где мы часто прогуливали уроки. Помню, там показывали трофейные фильмы «Судьба солдата в Америке», «Песни на улице» и наши прекрасные довоенные картины. Тогда я и подумать не мог, что кино станет для меня профессией и жизнью…

Часто забегали мы и в кинотеатр «Хроника дня». Он был в квартале, который снесли, когда открывали первый «Макдональдс». В этом же квартале располагалась прекрасная шашлычная «Эльбрус». А фасад, выходящий на Пушкинскую площадь, занимала аптека, которая иногда становилась пивным баром, а потом опять аптекой…

Кстати, в 1951 году там опять был пивной бар. И мы его посетили всем классом перед нашим выпускным вечером.

Большинство из нас занималось в клубе юных автомобилистов на Садово-Кудринской — летом мы отправлялись по Подмосковью на «полуторке».

И, как вся Москва, сходили с ума от футбола на стадионе «Динамо», пробираясь туда, естественно, без билетов…

Учился я хорошо, а к десятому классу был бы круглым отличником, если бы не училка по литературе. Я стал много читать, поэтому иногда уличал ее в кое-каких неточностях. В ответ — необъяснимые четверки. Почему-то стал писать стихи. Наверное, начитался Есенина и Блока. Их официально не публиковали, но можно было достать старые издания или просто рукописные.

Продолжал заниматься боксом и довольно успешно. В общем, все наладилось.

Весной 1951 года, точно день я не помню, из квартиры, которая была над нами, раздался выстрел. Там жил начальник Академии генерал Ковалевский, его жена и две дочки.

Я был дома один и выскочил на лестницу, но там было полно «особистов», если судить по форме. Они загнали меня обратно в нашу квартиру. Я позвонил отцу. Он не отвечал. В общем, нас с братом на Лубянку не возили, но в кабинете Ковалевского, который, оказывается, застрелился, долго расспрашивали о нем. Ну, а что мы могли рассказать? Иногда встречались с ним и его женой на лестнице, здоровались… С дочками Ковалевского тоже только здоровались… (Кстати, старшая дочь Ковалевского стала потом хорошим режиссером-мультипликатором).

Отца с мамой долго не было. Их забрали на Лубянку. Пришли вечером вдвоем, хмурые. И сразу закрылись в своей комнате, долго и тихо о чем-то говорили. Потом отец вышел и сказал нам с братом, что Ковалевский — «враг народа».

Еще через день солдаты стали вытаскивать имущество Ковалевских вниз и грузить в кузов «Студебекера».

Наша мама со слезами на глазах попрощалась с женой Ковалевского, поцеловала девочек. Брата Кости не было — он ушел на занятия в МГИМО. Я спустился во двор, попрощался с Ковалевской и ее дочками. Они сели в черную «эмку»…

Позже мы узнали, что их выслали в какой-то городок в Подмосковье. Но Ковалевская добилась через несколько лет реабилитации мужа, и они вернулись в Москву, получив квартиру в «высотке» на площади Восстания.

…Отец долго ходил мрачный. Его целый месяц вызывали на Лубянку по «делу Ковалевского». К счастью, они нигде не пересекались на фронте…

Скоро подоспела последняя школьная четверть. После школы я собирался поступать в МГИМО, где уже учился мой брат. Но тут случилось то, что перевернуло мою жизнь…

Шел урок физкультуры. Учитель Рувим Хатаевич (это имя я запомнил на всю жизнь) сказал, чтобы каждый ученик подтянулся на перекладине, сколько может. Я, перворазрядник по боксу и чемпион Москвы по юношам, мог подтянуться раз сто, но у меня была травма запястья правой руки, и она была забинтована.

Я сказал об этом учителю, но он настаивал на своем. Я опять отказался. Тогда Хатаевич стал оскорблять меня, называя слабаком, бабой и т. п. Надо сказать, что, не имея никаких успехов в спорте, Хатаевич завидовал тем, кто хоть как-то проявил себя. Первые оскорбления я еще вытерпел, но Хатаевич продолжал орать на меня, и я не выдержал. Здоровой левой рукой я влепил ему «хук»… Это был чистый нокаут.

На педсовет в школу вызвали моего отца. Стоял вопрос об исключении меня из школы за хулиганство и нанесении побоев преподавателю. Была вероятность передачи дела в милицию…

Частично спас меня директор школы Трофим Никитич. Он был фронтовиком, на войне лишился руки, преподавал у нас математику. Директор голосовал последним, и его голос оказался решающим. Большинство проголосовало за то, чтобы только поставить мне оценку три с минусом за поведение в четверти. Но оставался вопрос о передаче дела в милицию…

И тут выступил мой отец.

Он пришел на педсовет в мундире со всеми «регалиями». Посему выглядел весьма внушительно. Частично взяв грехи на себя, поскольку у него почти не было ни времени, ни возможности воспитывать сына, отец просил не ломать мне жизнь и не посылать документы в милицию. Он дал честное слово офицера, что отдаст меня для исправления в солдаты.

— Согласен? — спросил меня Трофим Никитич, заканчивая педсовет.

— Согласен, — сказал я.

А что мне еще оставалось?

Школу я окончил с серебряной медалью. Учительница по литературе ну никак не могла поставить мне пятерку за сочинение. Зато физик подарил «Занимательную физику» Перельмана. Он был явно из «бывших», старик с гвардейской выправкой, всегда одетый в мундир с высоким воротом…

А молодая учительница английского языка Галина Осиповна сказала, что у меня идеальный английский…

Старушка-химичка просто расцеловала меня, а Трофим Никитич пожал мне руку и прижал к себе…

На выпускной вечер в школу мы пригласили девчонок из соседней 134-й, женской. Я тогда впервые в жизни надел нормальный костюм. Мама купила его в честь начала моей взрослой жизни. Да и все ребята тоже впервые были в костюмах и стали совсем непохожими на себя (большинство из нас носили одежду, перешитую из отцовских гимнастерок, брюк и галифе).

Перед началом вечера мы выпили в пивной по кружке пива — наверное, для храбрости, ведь у большинства из нас не было никакого опыта общения с девчонками…

Фойе школы было украшено поздравительными транспарантами. Над ними висел самый большой лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

В фойе — полсотни учеников и группа учителей, которую возглавлял директор школы Трофим Никитич. Пустой левый рукав его пиджака был заправлен в боковой карман. Слева на груди — три орденские планки, а справа — две нашивки за тяжелые ранения.