Сергей Тарасов - Осколки. Краткие заметки о жизни и кино

Ребята, среди которых был и я, преувеличенно громко смеялись, слушая какие-то на ухо рассказываемые истории.

Отворилась входная дверь, и вошла группа преподавателей женской школы.

Коллеги сердечно встретили их. Вслед за ними в фойе словно влетела стая белых бабочек. Это были выпускницы женской школы. Все они были в белых платьях. Сразу же в физкультурном зале заиграл приглашенный военный оркестр, и все потянулись туда.

…Танцевали в основном учителя — друг с другом или с бывшими учениками. Девушки танцевали друг с другом, а парни, многие из которых не умели танцевать, подпирали спинами стены физкультурного зала. Некоторые забрались на верхушку шведской стенки и сидели там, как куры на насесте, наблюдая за танцующими.

Я тоже подпирал стенку, глядя, как лихо вальсирует с какой-то учительницей однорукий Трофим Никитич.

Несколько девушек, которые не танцевали, стояли у противоположной стены. Неожиданно одна из них решительно направилась через весь зал к стене, которую подпирали парни. Она подошла прямо ко мне.

— Пойдем, потанцуем! — сказала она.

Я смутился и честно ответил:

— Я не умею.

— Ерунда! Я тебя научу. Ты только слушай музыку. А вести буду я, — улыбнулась девушка.

Она, как кавалер, взяла меня за талию и шажками показала танцевальные движения.

— Давай, ну же! Раз, два, три. Раз, два, три.

Сначала я наступал ей на ноги и часто извинялся, но вскоре у меня стало получаться.

— Меня зовут Ира, — сказала девушка.

— Сергей, — ответил я.

— А чего у тебя шрамы на бровях? Дерешься? — спросила Ира.

— Да нет, это от бокса, — смутился я.

Мы шли по вечерней Москве. Повсюду играла музыка. Стайки выпускников слетались на Красную площадь. Здесь тоже танцевали — кто-то принес патефон с пластинками…

На Патриарших прудах мы сели на еще незанятую скамейку, слушали доносившуюся из открытых окон музыку.

— А я вон там живу. Четвертый этаж, два крайних окна. Балкон видишь? — показала Ира.

— Ага! Здорово! Зимой можно на балкон выйти, — сказал я.

— Зачем? — поинтересовалась Ира.

— Так зимой здесь каток. Красиво, все кругом белое, лед сверкает, играет музыка, — ответил я.

— Ой, а ты, Сергей, романтик! Теперь понятно, почему бокс, — рассмеялась Ира.

— Почему? — удивился я.

— Почти все романтические поэты были забияками и драчунами. Ты случайно стихи не пишешь? — спросила Ира

— А что? — с вызовом спросил я.

— Ну, правда? — не отставала Ира.

— Ну, пишу, — я смутился, как будто сознался в чем-то непозволительном.

— Тогда прочти что-нибудь, — попросила Ира.

Я долго молчал, но потом решился и начал читать:

«Дяденька» Бросьте Ругаться! Мы ведь В коммунизм идем, А то не пустят, — братцы!

Вот «Пивная». Давай зайдем?..Кто сказал? Вы это бросьте! На виду Всей Европы — пьяны.

Эх, дядя, дядя! Нужно со злостьюВ себе заделывать такие изъяны!

Эй вы, юноша-мимоза! Бросьте тоже валять дурака. Хватит мечтать о цветочках — розах, Пошли с нами — вот наша рука!

Ох, интеллигент! Вы еще ноете! Неужели не надоело плакать? Стыдно, кругом дамы — А вы воете, Эх вы, Прилизанная Слякоть!..»

Я замолчал, и наступила томительная пауза.

— Ничего, только очень уж под Маяковского, — наконец прервала паузу Ира.

— Я в литобъединение, в Политехнический, отнес, там тоже сказали, что подражаю, надо свое писать, — вздохнул я.

— Написал? — с улыбкой спросила Ира.

Я, решившись, кивнул головой и начал читать стихи:

Три краски: желтая, красная, черная…Холод, ветер и мелкий дождь. Картина, в общем, порядком минорнаяИ вызывает озноб и дрожь.

Картина вставлена в раму оконную, Капли сердито дробят стекло. Гляжу из окна на картину сонную, Из дома на холод смотреть тепло.

А старый сад весь засыпан листьями, Словно прошел желто-красный снег. И в эту картину фигурой лишнею, Зачем-то вписан смешной человек.

— Это мне больше нравится. А ты куда поступать собираешься? — серьезно сказала Ира.

— Тут у меня проблема, хотел в МГИМО, но… — я не договорил и спросил Иру:

— А ты куда?

— В МГУ, на исторический, — сказала она.

Мы помолчали.

Ира посмотрела на меня и улыбнулась:

— Ты странный, не похожий на других парней.

— Чем же это я странный? — спросил я.

— Целоваться не лезешь! — рассмеялась Ира. Она встала со скамейки и, чмокнув меня в щеку, сказала:

— Завтра в шесть на этой скамейке. Идет?

И, не ожидая ответа, быстро пошла к своему дому…

Отец сдержал свое слово. Я был зачислен на радиофакультет Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского, где первый год должен был прослужить рядовым.

Таких, как я, ребят из школы, было человек десять. Остальные сто были прошедшими войну офицерами.

До августа я был свободен. Мы с Ирой встречались почти каждый день, и с каждым днем я хотел видеть ее чаще и чаще. Никаких мыслей о службе в армии не было. Была только Ира.

…Палашевский переулок начинался со стороны улицы Горького огромной аркой, где сидел в будке чистильщик обуви, а напротив него, в полуподвальном помещении, шла бойкая торговля «ребрами», то есть записанными на рентгеновской пленке запрещенными песнями, музыкой, стихами.

На патефоне они звучали не хуже оригиналов, но только служили не очень долго. Металлическая иголка «прогрызала» рентгеновскую пленку. Тогда вместо иголки использовали заточенную спичку.

Мы с Ирой слушали Петра Лещенко и Вертинского, что было естественно в нашем состоянии, и млели в объятьях друг друга. Но наши отношения пока не переходили определенную черту, хотя все шло к этому. Я, смущаясь, даже купил в единственной тогда на Патриках аптеке изделие #2 Баковского завода…

…И вот однажды, когда мать была на работе, Ира пригласила меня к себе в гости. Мы сели на диван, выпили немного вина, болтали о всякой ерунде. Вдруг Ира обняла меня и очень тихо сказала:

— Иди ко мне…

Подумав, что я ослышался, я удивленно переспросил:

— Что?

И тогда Ира встала с дивана и громко отчетливо повторила:

— Иди ко мне!

Ну, тут уж и я вскочил с дивана, обнял ее и стал целовать. Голова у меня пошла кругом… И вдруг Ира отстранилась от меня и зашептала:

— Нет, нет! Не могу… Не могу так!

Она закрыла лицо руками и заплакала. А я стоял, дурак-дураком, ничего не понимая и не зная, что делать…

Эх, молодость, романтика, высокие чувства! И нет в поступках никакой видимой логики…

Я ушел вдрызг расстроенный…

Через день Ира позвонила мне. Мы встретились на «нашей» скамейке у пруда. Ира была какая-то потерянная, а я не приставал с ненужными расспросами. Мы поговорили ни о чем и расстались.