Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

– Не без причины же он на меня сердится: может быть, ему что-нибудь на меня наговорили или что-нибудь не так показалось, а может быть, я и впрямь чем виновата: что-нибудь грубо сказала, а он не стерпел. Что делать, мы все нетерпеливы» 659.

Немолодому графу Функендорфу, вскоре после ее отказа выйти за него замуж не побрезговавшему сделать предложение ее дочери, княгиня отдает в приданое много больше, чем он ожидал. Оттого-то Варвара Никаноровна так ценит одноглазого Рогожина, не забывшего о своем призвании:

«Да, всё с ним бывает… он и голодает подчас и в горах, вертепах и в пропастях скрывается, а всё в себе настоящий благородный дух бережет. Это, что я вам о захудавшей нашей знати сказала, я себе не приписываю: это я всё от него знаю. Это он всё нам все эти сказания проповедует… Стыдит нас» 660.

Муж Марьи Николаевны, бывший семинарист и танцор, косноязычно, но образно характеризует старую княгиню:

«Она это… была всем дворянам-то… и всей прочей околичности… всё равно что столп огненный, в пустыне путеводящий, и медный змей, от напастей спасающий» 661.

Панегирик княгине продолжается на протяжении всей хроники. Но столп – он и есть столп, и собственно человеческого в Варваре Никаноровне мало. Она не говорит – роняет слова, каждое уже высечено в камне: «Если древо не будет колеблемо, то оно крепких корней не пустит, в затишье деревья слабокоренны» 662; «Пусть где хотят молятся: Бог один, и длиннее земли мера его»; «Кто отдает друзей в обиду, у того у самого свет в глазах тает» 663; «Надо свой обычай уважать и подражать не всему, а только хорошему. И напоследок: «Нельзя-де, чтобы всем один порядок нравился: через многие умы свет идет» 664. Непостижимо, как все эти поучения могли вынести в высшем петербургском обществе – догматизм, морализаторство там недолюбливали. Сегодня эти высказывания звучат тем более претенциозно; но не забудем: они вложены в уста женщины, которая жила два века назад, чей внутренний мир мы вряд ли можем себе представить.

Всё это – присказка. «Захудалый род» делится на две части (их было бы больше, но Лесков не пожелал дописывать хронику из-за ссоры с Катковым, о которой речь впереди). В первой части Лесков создает идиллию, волшебное царство идеальных людей, любуясь и восхищаясь красотой каждой описываемой им души. Завершается она выразительной сценой. В Петербурге удалось обманом переодеть Рогожина в новый костюм, он стоит перед зеркалом и любуется собой, а все остальные исподтишка им любуются:

«Это была живая картина к той сказке и присказке: полусумасшедший кривой дворянин, важно позирующий в пышном уборе из костюмерной лавки, а вокруг его умная, но своенравная княгиня да два смертно ей преданные верные слуги и друг с сельской поповки. Это собралась на чужине она, отходящая, самодумная Русь; а там, за стенами дома, катилась и гремела другая жизнь, новая, оторванная от домашних преданий: люди иные, на которых страна смотрела еще, как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят» 665.

Во второй части «Старое старится – молодое растет» Лесков показывает, как и почему описанная им утопия обречена на разрушение и гибель.

Вдовье положение, состояние и врожденные душевные силы позволяют княгине Протозановой быть совершенной. Но, как и у любого мифологического героя, у нее находится уязвимое место, в данном случае – дети: их надо воспитывать, готовить к жизни в обществе. Когда-то против собственной воли она отправила дочь в Смольный институт и навсегда утратила с ней внутреннюю связь. Она еще надеется воспитать сыновей в своем духе и находит идеально подходящего для этой задачи Мефодия Червева. Рекомендацию Червеву дает Дмитрий Петрович Журавский – тот самый «статист» и «аболиционист», сторонник отмены крепостного права, что повлиял на Лескова в период его киевской молодости. Теперь введенный в круг вымышленных персонажей Журавский отвечает княгине на расспросы о Червеве, с которым близко знаком.

«– Это удивительный человек.

– Да, он – человек.

– Что вы думаете, если я попрошу его взяться за воспитание моих детей?

– Я думаю, что вы не можете сделать лучшего выбора, если только…

– Что?.. Вы мне скажите откровенно.

– Если вы не хотите сделать из ваших сыновей ни офицеров…

– Нет.

– Ни царедворцев…

– О нет, нет, нет, – и бабушка окрестила перед собою на три стороны воздух.

– А если вы желаете видеть в них людей…

– Да, да; простых, добрых и честных людей, людей с познаниями, с религией и с прямою душою.

– Тогда Червев вам клад, но…

– Что еще?

– Червев христианин.

Говорившие переглянулись и помолчали.

– Это остро, – произнесла тихо княгиня.

– Да, – еще тише согласился Журавский.

– Настоящий христианин?

– Да.

– Желаю доверить ему моих детей.

– Я напишу ему» 666.

Варвара Никаноровна очарована взглядами Червева на воспитание, изложенными им в письме Журавскому. Суть их в том, что корень науки горек, ради постижения наук молодым людям необходимо, подобно народу Моисееву в пустыне, испытать и зной, «и голод, и жажду, и горечь меры», но для этого юношей из знатных семей нужно привести к тому, чтобы они «руководить людьми не стремились, а себя умнее руководили». Всё это княгине по вкусу. Но дальше разражается катастрофа.

Последнюю главу, в которой состоялась беседа княгини с Червевым, Лесков дописал уже в 1889 году, в период своего увлечения толстовскими идеями; за 17 лет, прошедших с момента создания первой части хроники, его взгляды на государство сильно изменились. Возможно, Червев образца 1874 года был бы мягче, но в 1889-м он отрицает государственные институты. Вот каково мнение княгини о нем:

«…характер в высшей мере благородный и сильный; воля непреклонная; доброта без границ; славолюбия – никакого, бессребреник полный, терпелив, скромен и проникнут богопочтением, но Бог его “не в рукотворном храме”, а все земные престолы, начальства и власти – это для него совсем не существует. Это всё, по его выводам, не соединяет людей, а разделяет, а он хочет, чтобы каждый жил для всех и все для одного… И это в нем так искренно, что он не хочет допускать никаких посторонних соображений.

По его мнению, весь опыт жизни обманчив, и самая рассудительность ненадежна: не стоит думать о том, что будут делать другие, когда вы будете делать им добро, а надо, ни перед чем не останавливаясь, быть ко всем добрым» 667.

Княгиня понимает, что хотя идеи эти поднялись на почве христианства, жить ими в обществе невозможно:

«– Да, но это ужаснее! Вы отнимаете у меня не только веру во всё то, во что я всю жизнь мою верила, но даже лишаете меня самой надежды найти гармонию в устройстве отношений моих детей с религией отцов и с условиями общественного быта».