Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Условия общественного быта и религия отцов несовместимы, религиозный анархизм – самоубийство. «Воспитывать ум и сердце, – внушает Червев княгине, – значит просвещать их и давать им прямой ход, а не подводить их в гармонию с тем, что, быть может, само не содержит в себе ничего гармонического».

Государь, отечество, за которое отдал жизнь ее любимый супруг, – всё это ничтожно? Княгиня впервые на протяжении хроники глубоко растеряна:

«– Становясь на вашу точку зрения, я чувствую, что мне ничего не остается: я упразднена, я должна осудить себя в прошлом и не вижу, чего могу держаться дальше.

Червев улыбнулся доброй улыбкой и тихо сказал:

– Когда поколебались вера и надежда, остается любовь.

– Как еще любить и кого?

– Всех, но если вы истинно любите ваших детей…

– Без сомнения.

– И если верите тому, что открыл показавший путь, истину и жизнь…

– Верю.

– Тогда вы должны знать, что вам надо делать» 668.

Княгиня отпускает странного учителя, которого вскоре за «завиральные идеи» отправляют в ссылку по доносу ее зятя, графа Функендорфа (ох, напрасно она читала ему письмо Червева о воспитании). Предводителю дворянства приходит «приглашение наблюдать, чтобы княгиня “воспитывала своих сыновей сообразно их благородному происхождению”». На последовавшее вскоре распоряжение «доставить князей для воспитания в избранное учебное заведение в Петербург» Варвара Никаноровна не возражает, только отвезти их просит Патрикея.

«В душе ее что-то хрустнуло и развалилось, и падение это было большое. Пало то, чем серьезные и умные люди больше всего дорожат и, обманувшись в чем, об этом много не рассказывают» 669.

Лесков не поясняет, от кого именно поступают эти распоряжения, отчего княгиня после ссылки Червева «в три дня постарела и сгорбилась больше, чем во многие годы» и «навсегда перестала шутить». Но понятно, что речь идет очевидно о высшем административном начальстве, да и причины охватившей ее «черной меланхолии» понятны: предательство зятя, ссылка достойнейшего и безвреднейшего из людей, необходимость воспитывать сыновей не так, как ей желалось, наконец боль от вторжения государственной власти в ее частную жизнь – всё это лишает ее внешней свободы, той самой, которая давала ей возможность помогать, прощать, влиять. Ей предстояло еще спасти бывших крепостных, отданных в приданое за дочерью, от несправедливостей зятя, не пожелавшего признать их прав на землю, которую они когда-то, доверяя своей прежней хозяйке, приобрели на ее имя. Варвара Никаноровна отдала все свои средства за их спасение и стала нахлебницей собственных сыновей.

После пережитых потрясений княгиня жила совсем скромно и еще более удаленно от мира, ни о каких вопросах общего государственного управления не желала знать «и умерла спокойно, с твердостью». «Когда поколебались вера и надежда, остается любовь» – так изящно выразился Червев в беседе с ней; но действенная любовь, которой она питала свою душу до встречи с ним, в конце жизни была ей уже недоступна.

Странную проповедь написал на этот раз Лесков: начертав, каким должен быть образцовый дворянин, с убедительностью показал, что идеал этот невоплотим, что самое «практическое» христианство, в которое он так верил в 1870-е годы, не выдерживает испытания практикой и что при жизни в социуме неизбежны компромиссы.

И всё же род Протозановых не прервался – хронику пишет внучка княгини Варвара, чей отец Дмитрий Львович разделил, по словам бабушки, участь библейского Авессалома (третий сын царя Давида восстал против отца, пытался захватить его престол, но в итоге погиб). Возможно, Лесков предполагал сделать Дмитрия Протозанова декабристом, но не довел замысел до конца.

Хроника «Захудалый род» так и не была завершена. Какие именно судьбы автор уготовил сыновьям княгини, мы не узнаем, но главное он сказать, кажется, успел: самодумная Русь отошла в прошлое и была отпета, вовсю гремела новая жизнь, в которой не осталось места ни благородным чудакам вроде рыжего Дон Кихота – Рогожина, ни красавцу и рабу Патрикею, ни царственной княгине, способной осуждать себя за «барство».

«Захудалый род» окончательно развел Лескова с Михаилом Никифоровичем Катковым.

Когда-то участник литературно-философского кружка Николая Станкевича, близкий приятель Белинского, Герцена и Грановского, постепенно Катков всё дальше уходил от либеральных увлечений молодости. В письме В. П. Боткину от 6 февраля 1843 года Белинский подытожил окончательное расхождение с приятелем, который, кстати, еще недавно целыми тетрадками переводил для него, не знавшего иностранных языков, труды Гегеля: «К[аткова] ты видел. Я тоже видел. Знатный субъект для психологических наблюдений. Это Хлестаков в немецком вкусе. Я теперь понял, отчего во время самого разгара моей мнимой к нему дружбы меня дико поражали его зеленые стеклянные глаза. Ты некогда недостойным участием к нему жестоко погрешил против истины; но – честь и слава тебе – ты же хорошо и поправился: ты постиг его натуру – попал ему в самое сердце. Этот человек не изменился, а только стал самим собою. Теперь это – куча философского г…: бойся наступить на нее – и замарает и завоняет. Мы все славно повели себя с ним – он было вошел на ходулях; но наша полная презрения холодность заставила его сойти с них» 670.

Катков покидал либеральный круг, чтобы посвятить себя спасению России от падения в революционную бездну. Он делал это с самоотречением аскета, с фанатизмом трудоголика и с неукротимой энергией одержимого верой в свою правоту.

Словно для того, чтобы не отвлекаться, даже женился Катков не на образованной красавице Елизавете Делоне, в которую был влюблен, а на самой заурядной дурнушке Софье Шаликовой, по выражению язвительного Тютчева, посадив свой ум на диету 671. Спустя 30 лет после дружбы с московскими мальчиками, к началу 1870-х годов, Катков стал не просто влиятельным, а самым могущественным русским публицистом – с положением, связями и, что особенно ценилось его единомышленниками, с независимым мнением и довольно последовательной системой представлений о том, как уберечь Российскую империю от гибели, к которой ее, по мнению консерваторов, толкали нигилисты и социалисты. Ему было где свои взгляды предъявлять – Катков владел сразу тремя изданиями: журналом «Русский вестник», газетой «Московские ведомости» и еженедельным приложением к ним «Современная летопись». Влиять на русское общественное мнение он стремился не только на страницах своих изданий, он активно общался с государственными людьми, заводил новые знакомства – исключительно пользы дела ради. Реформа среднего образования, проведенная министром народного просвещения графом Д. А. Толстым, была от начала и до конца вдохновлена Михаилом Никифоровичем. Именно его любимые идеи о том, что головы юношества необходимо наполнять древними языками и математикой, легли в основу перемен.