Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Для Каткова литература всё равно оставалась в первую очередь инструментом – познания, просвещения, продвижения нужных идеологических установок. Катковский политический и общественный прагматизм сталкивался со свободой художественного постижения мира. Катков-политтехнолог противостоял Лескову-художнику, представитель «бюрократического национализма» – писателю.

Правда, в ранней статье «Пушкин» Катков говорил несколько другое, призывал не заставлять художника браться за «метлу»: «Поверьте, тут-то и мало будет пользы от него. Пусть, напротив, он делает свое дело; оставьте ему его “вдохновение”, его “сладкие звуки”, его “молитвы”». В этом «оставьте ему» различимо высокомерие по отношению к художнику, играющему в свою бирюльки; в этом «его молитвы» слышно: чем бы дитя ни тешилось… Но зачем же ему, глупому, тешиться – неужели просто так? Катков тут же объясняет: «Если только вдохновение его будет истинно, он, не заботьтесь, будет полезен» 690. Итак, если художника не терзать требованиями быть нужным, он выдаст полноценный продукт, принесет больше общественной пользы. Но, по-видимому, художники не оправдали его надежд, так что он перешел к самым настойчивым «требованиям» к литераторам.

Не потому ли Лесков вскоре после разрыва назвал Каткова «убийцей родной литературы» и не сомневался, что к изящной словесности как таковой тот был равнодушен? 69123 апреля 1875 года он писал И. С. Аксакову:

«Я ценю многие заслуги Каткова и за многое ему благодарен, но лично на меня как на писателя он действовал не всегда благотворно, а иногда просто ужасно, до того ужасно, что я мысленно считал его человеком вредным для нашей художественной литературы. Одно это равнодушие к ней, никогда не скрываемое, а, напротив, высказываемое в формах почти презрительных, меня угнетало и приводило в отчаяние» 692.

В другом письме тому же корреспонденту, от 16 декабря того же года, Лесков жаловался, что в «Русском вестнике» литературные интересы «умалялись, уничтожались и приспособлялись на послуги интересам, не имеющими ничего общего ни с какою литературою» 693.

И всё же союз с Катковым был неизбежен: после скандала с «Некуда» Лесков мог иметь дело «только с этим человеком» – «Русский вестник» единственный из авторитетных журналов соглашался публиковать его прозу. Если это и преувеличение, то небольшое: «Отечественные записки» до Некрасова, «Русский мир», «Гражданин», где его тоже охотно печатали, полноценной альтернативы «Русскому вестнику», собравшему лучших авторов эпохи и платившему больше других, всё же не составляли. Поэтому не только Лесков, а почти все сотрудничавшие с Катковым писатели шли на уступки и готовы были править свои романы под его диктовку.

Пределы власти этого человека в литературе сегодня почти невозможно себе вообразить. Это ведь Катков спродюсировал появление целого литературного направления – антинигилистических романов, которые исправно публиковались в «Русском вестнике». И многие хрестоматийные сочинения – к примеру, «Отцы и дети» и «Преступление и наказание», не говоря о текстах Лескова, – без вмешательства Каткова были бы иными 694. Иногда он согласовывал с авторами вносимые в текст изменения, иногда, как в случае с Лесковым, не считал нужным. Но многие ценили его поправки. Лев Николаевич Толстой перед публикацией «Анны Карениной» писал Каткову: «Без радости не могу вспомнить о том, что Вы будете держать корректуры» – и позже, когда роман уже начал печататься в «Русском вестнике», признавался: «Вся моя надежда на Вашу корректуру» 695. Правда, концептуального вмешательства в свой роман Толстой всё же не потерпел, и эпилог «Анны Карениной» в катковском журнале так и не был опубликован, а отношения завершились разрывом. Впоследствии Толстой, по воспоминаниям окружающих, ничего хорошего о Каткове уже не говорил – напротив, утверждал, что тот не ведал стыда и подчинил свой талант не служению добру, а личным интересам и расчетам 696.

По мере того как влияние его росло, Катков всё резче критиковал пореформенные политические институты и их создателей, «легальных служителей крамолы», а после третьего покушения на царя 2 апреля 1879 года, совершённого народником Александром Соловьевым, потребовал установления диктатуры 697. Когда же Александр II 1 марта 1881 года был убит народовольцами, Катков и вовсе не сомневался, что причиной трагедии стала слишком мягкая внутренняя политика. С либеральной интеллигенцией Михаил Никифорович расходился всё безвозвратнее, да и ее отвращение к «будочнику русской прессы» только росло.

В 1882 году Лесков в небольшой заметке «Из литературной жизни», написанной для «Петербургской газеты» по мелкому поводу, совершенно ясно выражает свое отношение к бывшему издателю: называет его «злым стариком», приверженцем «не той веры, которая мучится, а той, которая мучит» 698. Лесков напоминает, что прежде Катков был иным, направлял своих сотрудников на служение «добру и истине», теперь же ему мило только то, что «прикрыто деньгами и чинами». Заметка эта так и не была опубликована – видимо, редактор «Петербургской газеты» С. Н. Худяков поостерегся ссориться со «злым стариком». В 1887 году после смерти Каткова Лесков сочинил для газеты «Новое время» сокрушительный некролог-памфлет.

В то время когда в старую столицу стекались сотни телеграмм-соболезнований со всего света, а на похороны съезжались десятки тысяч почитателей усопшего, Лесков с очевидным удовольствием упражнялся в переборе разных определений Каткова, словно бы пародируя все эти телеграммы, некрологи и акафисты, из которых, кстати, потом сложилась целая книга. Он называл знаменитого покойника то «львояростным кормчим “Московских ведомостей”», то «московским Талейраном», то «трибуном Страстного бульвара» (там располагалась редакция «Московских ведомостей») и в конце концов «грамотным наследником Ивана Яковлевича Корейши на Шеллинговой подкладке». В последнем определении соединились полуграмотный московский прорицатель и немецкий философ, которого Катков действительно чтил, а в молодые годы слушал (между прочим, сидя в одной аудитории с Фридрихом Энгельсом и Сёреном Кьеркегором). В завершение беспощадного надгробного слова Лесков пишет:

«В одной старинной, правда отреченной, книге предуказано, будто всякий покойник вратарю царства небесного должен предъявить складень с изображением содеянного им при жизни. Суздальские богомазы без труда составят таковой для душеньки благоволившего им Каткова: классицизм, разгром Польши, франко-русский союз займут створки этого оправдательного триптиха» 699.

Неудивительно, что, ознакомившись с гранками уже набранного некролога, Суворин велел рассыпать набор. Памфлет увидел свет лишь в XX веке.