Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Кушелев хлопотал о месте для Лескова в Министерстве народного просвещения. К хлопотам присоединились и другие лесковские знакомые: еще не успевший разойтись с автором «Соборян» Михаил Никифорович Катков – он был на короткой ноге с Дмитрием Андреевичем Толстым, сменившим Головнина на министерском посту, а также симпатизировавший Лескову граф Алексей Константинович Толстой, имевший широкие связи в свете. Мрежи (сети), закинутые Кушелевым и остальными в море житейское, принесли улов. Место было найдено.

Вскоре Лесков уже ехал представляться Д. А. Толстому как будущий сотрудник министерства. Маркевич и другие знакомые настоятельно советовали сшить для такого важного свидания вицмундир, но Лесков уперся: «…я не в департаментские чиновники иду, а в члены Ученого комитета» 706. Формально он был прав, однако негласные законы всё же требовали мундира – зримого знака лояльности. На встрече граф Толстой, увидев соискателя в обычном сюртуке, и бровью не повел, был благожелателен и любезен и оставил у него самое благоприятное впечатление. Андрей Николаевич Лесков не сомневался, что отменно воспитанный Толстой умело скрыл свое истинное отношение к свободолюбивому писателю, с которым к тому же встретился не совсем по своей воле.

Но некоторые резоны не шить мундир у Лескова действительно были. До этого он дважды пытался попасть к министру на прием. Первый раз – в марте 1868 года: он написал Толстому, что хотел бы сказать «несколько слов», обещая уложиться в пять минут 707. Просителю было отвечено, что «г. министр нездоров». Зачем Лескову понадобилась аудиенция, да еще всего на пять минут, неизвестно. Неудивительно, что Толстой на эту невнятицу откликнуться не пожелал.

Второй раз Лесков обратился к Дмитрию Андреевичу, занимавшему тогда еще и должность обер-прокурора Святейшего синода, в декабре 1872 года с докладной запиской, в которой излагал уже конкретную просьбу:

«Литератор Н. С. Лесков, чувствуя ревностное желание послужить интересам русской Церкви и имея близкое знакомство с бытовою стороною нашего клира, ходатайствует у Его сиятельства о принятии его, Лескова, на службу по Святейшему синоду. Николай Лесков. Адрес Лескова: СПб., Фурштатская, № 62» 708.

Толстой приказал разузнать, что из себя представляет проситель, и даже встретился с ним 4 января 1873 года, но на службу в Синод так и не принял.

В третий раз министр просто не мог устоять против высоких протекций. 1 января 1874 года Лесков получил вожделенное место на коронной службе – стал членом Особого отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения по рассмотрению книг.

Ему предстояло рецензировать книги для народа. Понятная и, в общем, небезынтересная работа – Кушелев старался не зря. Лесков был причислен к министерству с окладом в тысячу рублей в год, почти в десять раз превышавшим размер жалованья, которое он ранее получал на государственной службе в бытность губернским секретарем – чиновником XII класса. Тем не менее для маститого писателя это была достаточно скромная сумма – «на кота широко, а на собаку узко» 709.

Кушелев рассчитывал, что «брату во отце Памве» дадут больше – две тысячи рублей серебром в год, но, вероятно, помешал низкий чин Лескова. И добрый генерал-адъютант продолжил хлопоты. Говорили, что императрица Мария Александровна, прочитав «Соборян», похвалила их министру государственных имуществ Петру Александровичу Валуеву 710. И с 1877 по 1880 год Лесков состоял при нем чиновником особых поручений, с окладом всё в ту же тысячу рублей, которые плюсовались к уже имевшемуся жалованью другого министерства. Служба у Валуева была номинальной, но продолжилась даже тогда, когда тот перестал быть министром 711. Но эта финансовая благодать излилась на Лескова только в 1877 году. Пока же, в 1874-м, даже числясь на службе, он всё еще не чувствовал себя спокойно и продолжал жаловаться близким. К тому же он мечтал вернуться в молодость, вспоминал «барки Шкотта», хотел получить такую работу, чтобы «ездить, писать, с людьми говорить и т. п.» 712.

Лескову попытался помочь и Иван Сергеевич Аксаков – свел с крупным промышленником, нефтяником и директором Волжско-Камского банка Василием Александровичем Кокоревым. Но тот дал аксаковскому протеже поручение лишь однажды, спустя несколько месяцев щедро заплатил за работу, а попутно подарил сюжет будущего шедевра – рассказа «На краю света», однако тем дело и кончилось.

А. Н. Лесков допускал, что сотрудничество с Кокоревым не удалось из-за неосторожных высказываний о работодателе в прозе отца еще до их личного знакомства. Кокорев поднялся на винном откупе, но вспоминать об этом, конечно, не любил. «Сколько, говорю, за водку с меня? – Всё, что есть, у нас дорогая, брат, кокоревская [119] При подготовке собрания сочинений 1890 года слово «кокоревская» было заменено Лесковым на «горькая русская доля». : с водой, да с слезой, с перцем, да с его собачьим сердцем» 713– такой диалог присутствовал в одной из первых редакций «Леди Макбет…». О том, чтобы потрафить водочному торговцу, Лесков тогда, конечно, не помышлял. Зато в 1879 году, спустя пять лет после личного знакомства и неудачи с сотрудничеством, сочиняя рассказ «Чертогон» (в первой публикации – «Рождественский вечер у ипохондрика»), наоборот, о реакции Кокорева не мог не думать – и вывел своего несостоявшегося работодателя под именем Ивана Степановича, «важнейшего московского фабриканта и коммерсанта», в самом неприглядном виде: он проштрафился, и за возможность гулять со всеми на пиру ему велели побыть шутом – бить изо всех сил в литавры в оркестре, что он покорно и исполнял, пока инструмент не лопнул. «Это живо прочтется», – писал Лесков, отсылая Суворину рассказ, – и был прав: он и сегодня читается живо. Непосредственно после публикации его наверняка живее многих прочел Кокорев.

Неудача с Кокоревым, развод с Катковым, стойкое ощущение, что печататься больше негде, а «на горизонте литературном» нет ничего, «кроме партийной или, лучше сказать, направленской лжи» 714, всё глубже погружали Лескова в хандру. С Екатериной Степановной отношения сделались мучительными. Поводы для этого, очевидно, являлись, но так ли они были важны? Взаимное притяжение давно кончилось. «У нее нет фантазии, – жаловался он сыну. – Это ужасно – человек без фантазии! Он не представляет себе, какое впечатление производят его поступки, слова, что он заставляет ими переживать других! Не рисует картин и потому сам не впечатляется! Это страшно!!!» 715Лесков уже не просто хандрит, но и «пищать желает», о чем сообщает в письме Щебальскому от 8 мая 1875 года 716.

Тринадцать лет назад в похожей ситуации кризиса, неразрешимых семейных проблем, ощущения накрывшей катастрофы Лесков сбежал в Прагу, в Париж, в европейский воздух, погрузился в другие языки, новые впечатления, невиданные прежде картины, спектакли, лица – и исцелился.