Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

– Но чему же он меня в самом деле научит?

– Всему!

– Как всему?

– Всему, всему, всему… и тому, чему учит Редсток, и тому, чему учит Мэккэнзи Уоллес и Леруа Болье [130] Уоллес Мэккэнзи (Макензи) (1841–1919) – английский журналист, автор двухтомника «Россия» (СПб., 1880). Пьер Поль Леруа-Болье (1843–1886) – французский экономист, автор книг по рабочему вопросу, о женском труде и др. , и еще гораздо больше, чем этому.

Хозяйка возвратилась в свой кабинет и рассказала дамам свое прощание с Достоевским, и те еще более смеялись над данною им командировкою “идти к куфельному мужику”, который “научит всему”» 789.

Так, по мнению Лескова, «задушевная искренность» Достоевского спустя несколько лет обернулась утратой им трезвости. Эксперт в области православия, Лесков всегда претендовал и на компетентный взгляд на народ, на «куфельного» мужика. Ответом на «эксперта» стали не менее едкие слова Лескова в той же статье: «Достоевский был православие‰ Тургенев – гуманист, Л. Толстой – моралист и христианин-практик».

Первого марта 1881 года был приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный Александру II Исполнительным комитетом «Народной воли». После неудачных покушений решено было действовать наверняка: если первая бомба не убьет царя, должен был выступить второй террорист, при новой неудаче – третий.

Император возвращался из Михайловского манежа в Зимний дворец. В третьем часу дня его карета в окружении казаков выехала на набережную Екатерининского канала. За передвижениями кортежа следила Софья Перовская; как только карета оказалась у канала, она махнула белым платком сообщникам Николаю Рысакову, Игнатию Гриневицкому, Ивану Емельянову, выстроившимся вдоль канала друг за другом.

Рысаков бросил бомбу первым, взрыв повредил карету. Его сейчас же схватили, Александр II спросил, кто он такой. Тот представился мещанином Глазовым. Его увели. Несмотря на уговоры охраны немедленно возвращаться в Зимний, император пожелал осмотреть место взрыва. Едва он приблизился к парапету, возле которого стоял Гриневицкий, тот бросил вторую бомбу. Взрывная волна отбросила царя на землю, из раздробленных ног хлестала кровь. Убийца тоже был тяжело ранен. «Несите меня во дворец… там… умереть…» – это были последние слова Александра. Его доставили во дворец, где он вскоре скончался в собственном кабинете.

В эти страшные часы Лесков с сыном был совсем рядом. По мягкой погоде Николай Семенович предложил пройтись. Они шли в направлении Литейного и внезапно услышали, как ухнул взрыв. О том, что случилось дальше, Андрей Николаевич вспоминал так:

«– Здравия желаем, Николай Семенович! – раздалось справа взволнованное приветствие бросившегося нам навстречу швейцара моей матери. – Изволили слышать? Царя, говорят, убили!

– Где?

– На Екатерининском канале, у Марсова поля. Духовника видели? Сейчас промчали в Зимний».

Лесков и сын схватили первого же извозчика и поехали к Театральному мосту, где уже собралась небольшая толпа. Путь преграждало оцепление, но им удалось пройти.

«За оцеплением было довольно свободно. Убитых и раненых людей и лошадей уже не было. Глазам нашим предстало грязноватое месиво: подтаявший, затоптанный, местами зловеще розоватый снег, обломки и мелкая щепа от разбитой кареты, клочья военной и “вольной” одежды, обуви, осколки стекла, обнаженная и разрытая булыжная мостовая, густые кровавые пятна на ней… Ближайшие дома конюшенного ведомства удивленно смотрели с другой стороны канала пустыми глазницами окон. <���…>

Немногочисленная публика расхаживала на полной свободе. Более любопытные копались в кучах самых разнообразных предметов или в снегу. Некоторые брали какие-то лоскуты или обломки “на память”. Одна довольно элегантная дама, взяв сгоряча что-то, оказавшееся, или показавшееся ей, оторванным пальцем, дико вскрикнула и зашаталась. Ее заботливо подхватили и бережно увели.

Наглядевшись на все и многого наслушавшись, мы выбрались назад к Мойке и поехали на Дворцовую площадь. Она была залита народом. Говорили, что царь жив и, может быть, еще и поправится. Кто верил, кто качал головой» 790.

По воспоминаниям другого очевидца, ближе к четырем часам желтый императорский штандарт пополз вниз по флагштоку на фронтоне дворца. По толпе пронесся горестный вздох, народ снимал шапки, крестился, кто-то бросился на колени, «чей-то бабий голос жалостно закричал: “Кончился наш голубчик, царство ему небесное, доконали злодеи”» 791. Но никто не подхватил этого вопля. К вечеру город словно оцепенел, улицы опустели, питейные заведения закрылись. На следующий день в клинику душевных болезней Мержеевского начали поступать пациенты, внезапно помешавшиеся от всего увиденного.

О том, как Лесков тем же вечером отозвался на происшедшее, вспоминает Андрей Николаевич: «Огромной важности событие, – говорил за столом отец. – Сколько будет жертв, сколько самоотверженного мученичества! Но верна ли сама тактика? Устрашает ли, вразумляет ли кого-нибудь террор? Не порождает ли он ожесточение, не вызывает ли усиление реакции, репрессий, мести, по которым расплачивается вся страна? Едва ли уцелеет Лорис… Вернее, всё пойдет вспять… Приближенные к необразованному царю – люди невежественные. А тут еще его наставник и учитель его государственной мудрости, ученейший, умный и злонастроенный Победоносцев! Я его хорошо знаю. Он этому царю мои ранние произведения дарил. Это опасный, закостенелый враг всему живому, передовому. Для в науках не зашедшегося человека, как новый царь, – это кладезь государственной мудрости, оракул… Вот где огромная опасность!..» 792

Ни слова о скорби, ужасе – возможно, их и не было; еще вероятнее, что рассказывать об этом в биографии, писавшейся в сталинское время, было не с руки.

Итак, Лесков почти не сомневался, что цареубийство оборвет эпоху Великих реформ и благие перемены, задуманные министром внутренних дел Михаилом Тариэловичем Лорис-Меликовым, обречены.

Убежденный сторонник прогресса, развития народного образования и наук, Лорис-Меликов считал нужным привлечь к сотрудничеству с правительством более широкие общественные силы, в частности, подключить к законотворчеству представителей земства. Нет, он не предлагал создать парламент и ограничить самодержавие законом, который был бы выше воли монарха, а всего лишь хотел сблизить верховную власть с реальной, живой страной. Проект, вошедший в историю под названием «Конституция Лорис-Меликова», был одобрен сначала лично императором, затем – единогласно – Особым совещанием, на котором присутствовал наследник престола Александр Александрович.