Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Итак, «Сказ о тульском косом Левше…» можно рассматривать как злую пародию на агитки, которую, впрочем, сам Лесков постарался тщательно замаскировать формой баснословной легенды. Предисловие о русской победе над англичанами было убрано, но отголосок его сохранился в финале. Вместе с тем за историей о бесправии и униженности русских гениев, о равнодушии к живым людям чиновничьей машины угадывается и прозрачный намек, за что же всё-таки убили царя.

Но пародия эта, как часто у Лескова, обоюдоострая: адресованная создателям агитационных стишков и прозы, ваяющим свои творения из обломков русского национального мифа, а вместе с тем направленная и на народ-умелец с его дикостью и необразованностью. Текст «Левши» словно и сам отплясывает «дансе», недаром он переполнен несуществующими забавными словами: «бюстры» (соединение «бюста» и «люстр»), «двухсестная» (соединение «двухместной» и «сесть»), «свистовой» вместо «вестовой», «презент» вместо «брезент», «полшкипер» вместо «подшкипер», а также «мелкоскоп», «студинг», «нимфозория», «клеветой», «безрассудок», «Аболон Полведерский», «Твердиземное море». Ложная этимология, основная языковая приправа «Левши», начинает работать на иронию над безграмотностью.

Так рассказывать историю мог бы человек, который слышал много ученых слов и очень хочет ими щегольнуть, но не может сделать это умело. Кто же он? Вопреки довольно крепко утвердившемуся убеждению язык рассказчика в «Левше» – отнюдь не простолюдина, крестьянина или купца, а скорее лакея, желающего быть в тренде. Вспомним дурацкий выговор лакея Петра из тургеневских «Отцов и детей»: «Он совсем окоченел от глупости и важности, произносит все е как ю: тюпюрь, обюспючюн ».

Конструкция получается прихотливая: чтобы посмеяться над ограниченностью русских умельцев, Лесков использует простодушного и необразованного рассказчика, собственного невежества не сознающего, – тот становится призмой, радужной колеблющейся мыльной пленкой, сквозь сияние которой и предлагается разглядеть историю стальной английской блохи. Между сословиями звуконепроницаемая стена: не слышат простолюдина те, кто пытается имитировать его восприятие в пропагандистских стихотворениях; но глух и народ – к истории, просвещению, открытиям другого народа, поклоняясь одному лишь любимому богу Авось.

Разумеется, поскольку к моменту создания «Левши» со времен Крымской войны и связанного с ней извержения стишков и брошюр минуло четверть века, на Лескова вполне могли повлиять и более близкие по времени источники – скажем, агитационная поэзия и проза, посвященные Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Но за словесностью той эпохи стояла несколько иная политическая повестка, опиравшаяся на представление об освободительной миссии России, необходимости помогать братьям-славянам и укреплять всеславянское единство. Надо сказать, Иван Аксаков принимал в ее формировании непосредственное участие 831. Англичане с их технической мощью – мотив для «Левши» ключевой – сменились турками, а война обрела коннотации священной борьбы за православную веру. Повестка дня изменилась, однако «ружейный» мотив остался актуален: турецкая армия использовала новое, произведенное англичанами и американцами оружие и превосходила противника в техническом отношении. В этом смысле победа России вполне вписывалась в логику лесковского «Левши» и отчасти «крымской» патриотической поэзии: русские способны достигать невиданных успехов, несмотря на техническую неоснащенность.

Итак, агитационные патриотические стихи в целом и поэзия эпохи Крымской войны в частности – это тот самый идеологический контекст «Левши», который может объяснить многие смысловые и композиционные ходы: помещение англичан в центр повествования, противостояние их и русских, воспоминание о прежних победах, отчасти и языковую прихотливость текста, подобно многим патриотическим сочинениям стилизованного под безграмотную речь простолюдина.

Дополнительным доказательством того, что Лесков написал «Левшу», опираясь на множество текстов, является то обстоятельство, что именно в начале 1880-х он в своих исторических работах осваивал стратегию создания текста-палимпсеста, построенного на наложении и взаимопроникновении нескольких точек зрения, нескольких способов видения проблем. По замечанию современной исследовательницы творчества Лескова Анны Александровны Федотовой, «документальная основа очерков, на которую неоднократно указывает автор, сочетается с авторским вымыслом, факты оборачиваются мистификацией, “чужое” становится “своим”» 832.

Черпая идеи и образы из самых разных источников, Лесков создавал весьма неожиданных и в итоге совершенно оригинальных персонажей. Тот же косой Левша до странности нехорош собой: «на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны» 833. Лесков вообще любил выводить в центр повествования невидных, странненьких и даже убогих, особенно в рассказах, объединенных в цикл «Праведники», куда вошел и сказ о тульских умельцах. Но какой смысл был в том, чтобы делать таким уродливым именно Левшу? Вглядевшись в его черты, мы легко обнаружим, что косина, леворукость, родимое пятно – не произвольный набор; все три особенности внешности героя подчинены определенной логике.

В каком именно смысле Левша косой? Возможно, в буквальном – косоглазый, что в фольклорной системе ориентиров делает его человеком опасным: косоглазый в народном представлении связан с нечистой силой. Но косина могла означать и то, что Левша обладал особым зрением, видел мир иначе, чем все. Не это ли свойство помогло ему превзойти товарищей-туляков – выковать гвоздики для микроскопических подковок? Не исключено также, что «косой» здесь – просто синоним леворукости: у Левши всё не так, не прямо, как у других.

Левое в мифологических представлениях самых разных народов тоже не означало ничего хорошего и всегда было связано с неправотой, неправильностью. «Твое дело лево, неправо, криво», – поясняется в словаре Даля. Можно вспомнить и выражения «пойти налево» или «работать налево». На иконах праведники, в том числе и добрый разбойник Дисмас, распятый на Голгофе рядом с Христом, всегда изображались справа от Него, грешники – слева. Вместе с тем, как указывал филолог Вячеслав Всеволодович Иванов, «мифологический мир нередко представлялся как зеркальный по отношению к обычному, поэтому леворукость мифологических героев подчеркивает их необычность и служит символом иного мира» 834. Возможно, делая своего мастера не только косым, но и леворуким, Лесков давал понять, что он особенный, житель двух миров, а чтобы намек стал еще прозрачнее, сделал Левшу еще и «меченым» – наградил родимым пятном на щеке.