Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Вот этих-то неуспехов в учебе, которые особенно настойчиво стали настигать Лескова-младшего в старших гимназических классах, когда у него, очевидно, появились посторонние увлечения, и не мог простить ему отец. К тому же Дрона, судя по всему, нравился противоположному полу и любил танцевать. Летом 1884 года, когда он проводил каникулы у киевской родни, а отец около месяца (с 31 июня по 29 июля) лечился в Мариенбаде, минеральные воды ничуть не смягчали гнева; отцовское письмо от 5 июня так и брызжет желчью:

«Хотел бы знать, что ты делаешь с пудами увезенной с собою литературы? Будет ли пользы хоть на провоз? Впрочем, – спасибо тебе, – я не привык ждать от тебя ничего кроме досады, горя и постоянного раздражения» 842.

Дальше – больше. Спустя неделю, 12 июня, Лесков пишет сыну, что тот вполне мог бы находиться вместе с ним, а не с киевской родней (с которой у Лескова давно уже отношения были натянутые), и грубо дразнит его, ясно давая понять, что проводить лето в Киеве – не лучший вариант:

«Много бы видел всяких людей, много бы мог читать и насладился бы природой, о какой нельзя и говорить тому, кто ее не видел. Здесь есть много молодых ребят с родителями и не скучают, но тебе ведь нужны не такие ощущения и впечатления, а чтобы… бзднуть да перднуть… Ты молодец на пошлости! Я и имел на мыслях взять тебя, чтобы показать половину Европы, да сообразил, какая ты у меня птица, и оставил свое намерение, хотя оч[ень] за тебя жалею» 843.

Чего не мог простить сыну Лесков – легкомыслия, любви к светским развлечениям, внимания к прекрасному полу, нежелания заниматься науками? Он словно напрочь забыл, как сам проводил молодость. А может быть, наоборот, страшился, что Дрона повторит его ошибки – не выучится вовремя, напрасно потратит лучшие годы. Так или иначе, некоторые основания для недовольства у сурового отца, платившего и за гимназию, и за репетиторов, всё же были.

В 1885 году, спустя год после его сердитых писем, Дрона и в самом деле провалил выпускные гимназические экзамены, и дорога в престижные высшие военные учебные заведения Петербурга ему в тот год оказалась закрыта. Дрона пересдал экзамены осенью – на сей раз успешно. Но в одни места он уже опоздал, в другие его не пожелал отправить отец и… отослал в солдаты, в Киев! 31 августа 1885 года Лесков писал брату Алексею, предваряя приезд сына:

«Ни содержать его у себя, ни оказывать ему… (неразборчиво. Протекцию? – М. К.) я тебя не прошу. Напротив, я желал бы, что бы ты был того правильного мнения, что эта несчастная и бесхарактерная личность должна узнать на опыте тяжелые следствия своего упорного беспутства. Это будет не только справедливостью, вытекшею из длинного ряда его негодяйств, но, быть может, принесет даже ему еще когда-нибудь хоть позднюю пользу. Лично я от него ничего хорошего не ожидаю и наоборот считаю его способным на всё дурное, к чему может придти человек без характера, без отчета себе и вообще без правил. Сделай только то, что должно, чтобы открыть ему последнюю дорогу и это всё, о чем я тебя прошу. <���…> Если возможен перелом в его беспутной натуре, то он только и может совершиться в молодости в суровой школе жизни, а всяческое дальнейшее потворство поведет его к косности в поганых привычках и повадках его характера, как две капли воды напоминающего того, кому не годилась ни привольная Украйна, ни Киев, ни Петербург, ни Ташкент. “Всё, что хочется и можется, – всё сделать”. Такой человек – пропащий, и я от него равно ничего не жду – по крайней мере для себя. Он меня истерзал и заморил до того, что жду как отдыха его не видеть и о нем не слышать» 844.

Раздражение плещет через край – Лесков кроет сына последними словами, прозрачно намекая на его сходство со своим братом Василием: одаренный юноша имел известную русскую слабость, как считалось в семье, не без участия матери, подростком пристрастившей младшего сына к чарочке еще в тяжкие вдовьи годы на Панином хуторе 845. Из Василия действительно не вышло толка, несмотря на его дарования: окончив юридический факультет, он потерял хорошее место, потом не преуспел ни в Киеве, ни в Петербурге, пока не отправился в Ташкент. Пристроиться в Ташкенте помог старший брат, а потому считал себя благодетелем; но, судя по дневниковым записям кроткого Василия Семеновича, благодеяние это сопровождалось самыми горькими унижениями. В ожидании места бедствуя в Петербурге, закладывая ценности и одежду, он обронил: «Я не поступил бы с последним негодяем и не держал бы его в таком черном теле, как меня держат, хотя хорошо знают, что у меня такое положение переходное» 846. В Ташкенте, куда Василий наконец отправился, он вскоре умер от тифа – по глупости денщика, не сумевшего выходить уже поправлявшегося хозяина. Для Лескова несчастный младший брат навсегда остался беспутным и неблагодарным. Сравнивая с ним сына, он, возможно, хотел оскорбить того побольнее.

Виновник отцовского раздражения явился в Киев. Но «фантазеру», как давно уже прозвала Николая Семеновича киевская родня, не поверили – слишком хорошо знали его горячий нрав и склонность к преувеличениям, иногда чудовищным.

Первой расспросить Дрону, чем же он так прогневал отца, решилась бабушка Мария Петровна. Разговор их Андрей Николаевич не без торжества вспоминает в своей книге:

«– Дронушка, – обратилась ко мне бабушка, – пройдем в гостиную, хочется потолковать с тобой.

Мы прошли залу и расположились в глухой, заставленной мягкой мебелью, отдаленной комнате, слабо освещавшейся рожком уличного газового фонаря. <���…>

– А какие же негодяйства-то за тобой нетерпимые такие? Говори всё своей бабке, со мной и умрет. Не таись!

– Какие?.. Любил читать, поленивался, школьничал, изводил нелюбимого корпусного воспитателя, танцевал с барышнями да с писательскими женами в Пушкинском кружке, а отец не терпит этого, говорит -я в твои годы…

Но тут Марья Петровна быстро перебила меня.

– Он… – изменившимся голосом начала она и в явном колебании запнулась, – это верно… он в твои годы не танцевал, нет! Он в Киеве, на Андреевском спуске, дрался с саперными юнкерами, – вырвалось, наконец, у старухи.

Обессилев, тяжело дыша, она опустилась на ближайший стул. Я бросился в столовую за водой, которой она жадно отпила несколько глотков и, обняв меня, расплакалась.

С этого дня уже точно плотину размыло – заговорили все: и моя мать, и Клотильда Даниловна (вторая жена А. С. Лескова. – М. К.), и весь дом. Алексей Семенович не знал, как унять или хотя бы умерить стихийное негодование женщин» 847.

О чем плакала несгибаемая бабушка и плакала ли, не знаем. Но от солдатской службы страдалец был спасен: при попечении дядюшки Алексея поступил в Киевское юнкерское училище – второсортное, однако всё не солдатом в саперный полк. Уже через год, когда отцовская ярость стихла, Дрона перешел в петербургское Второе Константиновское военное училище, из которого и был выпущен подпоручиком в 1887 году.