Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Добавим, что публикацию предваряло объявление о том, что в 1883 году в журнале будут печататься «рассказы из жизни вольных художников. Н. С. Лескова. Рассказ первый: “Тупейный художник”». Этот цикл так никогда и не появился, как и очерки о женских типах, обещанные когда-то Николаю Страхову; однако эпитет «вольный» – еще один сигнал, указывающий на то, что тема свободы и рабства творца занимала Лескова никак не меньше печальной судьбы героев – Любови Онисимовны и Аркадия.

Более того, история их оказалась окаймлена черной рамкой, вероятно, именно потому, что Лескову необходимо было срифмовать несвободу и гибель. Очень возможно, что у реальной женщины, послужившей прототипом для Любови Онисимовны, жизнь сложилась совсем не так печально. Косвенное подтверждение этого предположения можно обнаружить в набросках неоконченного романа «Соколий перелет».

Первая часть романа была опубликована в «Газете А. Гатцука» в феврале и марте 1883 года, то есть тогда же, когда и «Тупейный художник», но работа над ним началась задолго до того. Уже в конце 1881-го в «Петербургской газете» появилось сообщение: «Н. С. Лесков пишет новый большой роман под заглавием “Соколий перелет”» 854. В первых же главах, написанных «мемуаром», от первого лица, появляется нянька Любовь Анисимовна (здесь ее отчество начинается с буквы «А»), о которой сообщается, что она была «из отставных актрис Каменского театра» и не любила стужи:

«…няня наша не могла пробыть на холоде одну минуту без того, чтобы у нее не посинел ее длинный, необыкновенно тонкий нос, бывший в свое время главным виновником определения ее на сцену для благородных ролей. Поэтому она пряталась чаще, чем думала матушка, и не спускала с нас глаз не так аккуратно, как обещала. У Любови Анисимовны была свойственная ее прежнему званию артистическая слабость слегка куликнуть, и просвирня Афимья оказывала ей в этом случае пригодные услуги, содержа для нее корчемным образом “сорока-церковное” вино» 855.

Ничего трагического в образе зябкой старушки нет; более того, о ее склонности к «плакончику» сказано вовсе без печальных обертонов, напротив, весело: «любила куликнуть» – мол, дело житейское. Видимо, у этой Любови Анисимовны не было никакой трагической и романтической истории, а ее нелюбовь к стуже, возможно, объяснялась особенностями организма. В «Тупейном художнике» «мерзлявость» няни трансформировалась в романтический мотив: Любовь Онисимовна застудила ноги во время побега с женихом.

Очень вероятно, что сюжет «Тупейного художника» – исключительно лесковский вымысел, построенный на основе клише романтической прозы и драмы: похищение невесты, тайное венчание, разлука, кровавое убийство 856. Даже тихое пьянство Любови Онисимовны, по сути, реализация еще одного литературного штампа: гибель из-за несчастной любви. При внимательном рассмотрении контекста «Тупейного художника» обнаруживается, что его романтическо-трагическую тему питали произведения самых разных авторов, объединенные темой рабства. Среди них и повесть «Сорока-воровка» А. И. Герцена, также посвященная судьбе крепостной актрисы, и воспоминания В. П. Бурнашева о крепостном театре графа Каменского в Орле 857, и повесть Сергея Терпигорева (Агавы) «Крепостной Аполлон и его музы», напечатанная в первом номере того же «Художественного журнала» за 1883 год и также рассказывающая о крепостном театре, любви помещика и крепостной актрисы, их побеге и тайном венчании.

Наконец, среди источников лесковского вдохновения может быть и опера Джоаккино Россини «Севильский цирюльник», шумная премьера которой в Петербурге состоялась в Большом театре 13 октября 1882 года, за несколько месяцев до публикации «Тупейного художника». Занятно, что Фигаро в пьесе Бомарше – парикмахер по необходимости, он как раз свободный художник, сочинитель и литератор, оказавшийся в Севилье, потому что, по его словам, потерпел фиаско на литературном, а еще точнее, на драматургическом поприще в Мадриде. В либретто литературные занятия Фигаро исчезают, но артистизм и свобода натуры сохраняются. Парикмахер-поэт в «Севильском цирюльнике» Бомарше устраивает свадьбу своего господина, графа Альмавивы, а во второй комедии, «Свадьба Фигаро», – собственную, причем господин оказывается его соперником. Граф Альмавива хочет вернуть отмененное им самим право первой ночи, лесковский граф Каменский в этом праве не сомневается. Параллелизм ключевых коллизий – матримониальный сюжет, соперничество с вельможей, пожелавшим отнять у слуги невесту, титул этого вельможи, наконец, основное занятие героя – с уверенностью позволяет взглянуть на историю про ловкого и веселого цирюльника как на претекст «Тупейного художника».

В те же годы Лесков вернулся к давнему замыслу, взялся за роман «Чёртовы куклы» – еще одну, так и не оконченную, аллегорию о художнике и власти в России. В письме от 14 июня 1889 года Вуколу Михайловичу Лаврову – редактору журнала «Русская мысль», в который, очевидно, и предполагалось передать рукопись, – он сообщал:

«В производстве у меня на столе есть роман не роман, хроника не хроника, а, пожалуй, более всего роман листов в 15–17. Сюжет его взят из бумаг и преданий о 30-х годах и касается высоких нашего края – по преимуществу или даже исключительно со стороны любовных проделок и любовного бессердечия. “Натурель” он был бы невозможен и потому написан в виде событий, происходивших неизвестно когда и неизвестно где, – в виде “найденной рукописи”. Имена все нерусские и нарочно деланные, вроде кличек. Прием как у Гофмана. В общем, это интересная история для чтения, а в частности, люди сведущие поймут, что это за история. Главный ее элемент – серальный [139] Серальный – относящийся к с е р а л ю (фр. serail от тюрк. seraj – дворец или перс, sarai – перегородка), букв. – к внутренним покоям дворца мусульманского правителя, к его женской части, гарему. разврат и нравы серальных вельмож. “Борьба не с плотью и кровью”, а просто разврат воли при пустоте сердца и внешнем лицемерии. – Я называю этот роман по характеру бесхарактерных лиц, в нем действующих, “Чёртовы куклы”. <���…> Роман делится на четыре части, каждая листа по 4 или немножко побольше или поменьше. Надеюсь, что это совершенно цензурно. Повторяю, роман по преимуществу] любовный, и всё дело в московских] и петербургских] великосветских “чёртовых куклах” (курвах) изящной отделки под именами Помон, Неуд, Делли и т. д., упадающих перед герцогом, списанным известно с когои не имеющим никакого иного имени, как “герцог”. Потом тут в гарнире Брюллов (Фебуфис) и tutti frutti [140] Все фрукты (букв, нт.), всякая всячина. . Это всё отдает то баснею и стариною, то вдруг хватишься и чувствуешь – ведь это что-то свое. Так все и написано – вроде “Серапионовых братьев” Гофмана. Глубоких или “проклятых” вопросов нет вовсе. “Много бо пострадах их ради”» 858.