Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Всё это было не более чем маскировкой, попыткой представить роман безопасным. Между тем глубоких и проклятых вопросов в «Чёртовых куклах» ставится предостаточно. И хотя действие его разворачивается в вымышленной стране, угадать, что за герцогом стоит император Николай Павлович, за художником Фебуфисом (его имя означает «сын Феба», то есть Аполлона) Карл Брюллов, а за историей его медленной гибели проблема рабского положения творца в России, современникам Лескова было несложно.

Молодой и талантливый, никого поначалу не боящийся Фебуфис незаметно для себя попадает в зависимость от всевластного герцога. Сперва тот покровительствует молодому таланту, искренне восхищается им, затем диктует ему темы для картин и объясняет, в чем смысл искусства:

«– Задачи искусства – это героизм и пастораль, вера, семья и мирная буколика, без всякого сованья носа в общественные вопросы – вот ваша область, где вы цари и можете делать что хотите» 859.

В конце концов герцог становится тайным любовником жены Фебуфиса. Тот сбегает из проклятого королевства в любимую Италию, снова, как в былые годы, проявив и бесстрашие, и дерзость. Но дух его сломлен, он не может завершить ни одну картину и кончает жизнь самоубийством.

Среди возможных источников замысла этого романа назывались и повесть о художнике «Синьор Формика» Э. Т. Гофмана, и древнегреческая комедия Аристофана «Облака» о столкновении Правды и Кривды, и роман-памфлет И. Ф. Э. Альбрехта «Пансалвин, князь тьмы» (1791) и, конечно, гоголевский «Портрет». Однако в том же ряду и

записки маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», которые Лесков тоже, несомненно, читал. Кюстин высказал между прочим и спорное утверждение, что «все великие художники и артисты, приезжавшие в Россию, дабы пожать здесь плоды завоеванной в других странах славы, оставались в пределах Российской империи лишь недолгое время»: «Воздух этой страны противопоказан искусствам: всё, что произрастает в других широтах под открытым небом, здесь нуждается в тепличных условиях» 860. О том, что не так с воздухом «этой страны», Лесков и попытался сказать в «Чёртовых куклах».

Первая часть романа вышла в «Русской мысли» в 1890 году. Намеки на Николая I были слишком прозрачны, и редакция завибрировала. Два года тому назад соредакторы «Русской мысли» В. М. Лавров и В. А. Гольцев уже отдавали повесть Лескова «Зенон-златокузнец» (потом переименованную в «Гору») на негласную цензуру, оскорбив автора недоверием, но мир между ними уже восстановился. Продолжение «Чёртовых кукол» могло навлечь на журнал неприятности. Лесков вынашивал планы, как всех обхитрить и рассказать о безобразиях императора не слишком в лоб, и предлагал Гольцеву печатать текст «вразнобивку» 861– опасную вторую часть после «удобной и интересной» третьей. В итоге он так и не дописал «Чёртовых кукол», три из четырех частей остались в черновиках (они долго лежали в архиве, пока не были опубликованы – уже в XXI веке 862). И не в цензуре было дело: возможно, Лескову стало скучно, а возможно, он снова понял, что роман, тем более такой, в котором необходимо шифроваться и прятаться за формой «исторической басни» в духе Гофмана, – не его жанр. Но основную идею он высказать успел: служение сильным мира сего для художника равноценно смерти, вкусив «мало меда на кинжале», художник становится «живой шашкой» в чужой игре 863, марионеткой чужого спектакля, «чёртовой куклой».

В одном из вариантов романа Лесков ставит эпиграфом фрагмент из послания апостола Павла: «Наша брань не против крови и плоти, но против… мироправителей века сего, против духов злобы поднебесных» 864, – приравняв первых ко вторым. Это важная для него тема, и тут он был последователен – ни в какие, даже самые невинные, игры с властью не вступал.

После «Левши» и «Тупейного художника» всё вдруг оборвалось.

К середине 1880-х годов все главные тексты были написаны. Многое оставалось еще впереди: последняя заграничная поездка, путешествия на курорт Меррекюль, цветным шелком вышитые византийские легенды, ядовитые «Заметки неизвестного», нежные истории о праведниках, великолепно выстроенный «Человек на часах», и всё-таки самое главное уже случилось. Буйный нрав, громадный талант никуда не делись, но ничего, подобного «Леди Макбет…», «Соборянам», «Запечатленному ангелу», не высекалось.

Тот самый волшебный сундук 865, из которого вышла вся лучшая проза Лескова, словно бы опустел. Шесть лет путешествий по России и катастрофические, но такие насыщенные 1860-е годы остались самым важным, что случилось в его судьбе. За 1870-е погасли последние искры прежних пожаров, всё меньше было путешествий, и поток историй, подслушанных на постоялых дворах, в дилижансах и поездах, питавших его два с лишним десятка лет, обмелел совершенно. Он оказался на дне.

В свои пятьдесят Лесков был «приземистым, широкоплечим, с короткой шеей, с большой седой головой, с немногочисленными на черепе волосами и с чрезвычайно живыми, темными и казавшимися черными, яркими глазами» 866. Он выглядел грузным, не очень здоровым, дышал трудно, двигался тяжело, однако глядел остро, зорко и по-прежнему был жаден до новых встреч, свежих впечатлений – только их становилось всё меньше. Что было делать, о чем писать, когда обо всём, что пережил, увидел, подметил и занес в записную книжечку, уже рассказано?

Он погружается в русскую историю, теперь уже не только церковную. Именно с 1880 года начинается активное сотрудничество Лескова с «Историческим вестником» Сергея Николаевича Шубинского, где публикуются его рассказы о прошлом и очерки на исторические темы. Несколько крупных очерков, написанных для этого журнала («Иродова работа. Русские картины в Остзейском крае», «Народники и расколоведы на службе», «Русские деятели в Остзейском крае» и др.) 867, он посвящает российской политике в Прибалтике, выступая и против насилия над старообрядцами, эстонцами и латышами, и против немецкого высокомерия по отношению к русским, – словом, как обычно, отстаивает национальную самобытность и религиозную свободу каждой нации, живущей в прибалтийских губерниях.

Во второй половине 1880-х Лесков погружается в литературные эксперименты, жонглирует разноцветными шариками жанров: сказки, «рассказы кстати», рождественские истории, легенды или вдруг аллегория о Помпоне – адвокате, дельце, любимце женщин. Но внезапно выясняется, что Помпон – карликовая разновидность астр, поэтому и окружают его Душистый Горошек, Ноготки, Скабиоза, одуванчики и «зеленомясая дыня с яблочным запахом» 868. Факир-автор превратил в цветок реального человека, Паира (Петра) Львовича Розенберга, того самого, который когда-то от имени еврейского сообщества попросил его написать записку о положении евреев в России, миниатюрного брюнета-франта 869, послужившего прототипом и для другого лесковского героя – Пумперлея из одноименного рассказа. Его невозможно было не заприметить: почти карлик с бритой губой, черной бородкой и ежиком волос, притом с репутацией донжуана.