Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Еще недавно персонажи толпились у порога лесковского кабинета, готовые сюжеты сами рвались на бумагу. Тогда и жанровая прихотливость была ни к чему. Теперь, когда поток жизненных впечатлений иссяк, писалось всё тяжелее. Выдумывать, как не раз признавался Лесков, ему всегда было нелегко 870. Это было правдой лишь отчасти – недаром же родные прозвали его «фантазером». Но теперь Лесков заклинал своих адресатов: присылайте интересные сюжеты, анекдоты, истории. 28 декабря 1884 года он писал ветеринарному врачу и собирателю писательских автографов Г. Л. Кравцову:

«Если захотите быть мне полезным – не забудьте, что всякая умно наблюденная житейская история есть хороший материал для писателя. Сообщите мне при случае что-нибудь такое, что может быть предметом повести или рассказа» 871.

Он приобрел в книжной лавке записки «о скандалах 30—40-х годов», из которых хотел вырастить цикл «Бытовые апокрифы (по устным преданиям об отцах и братиях)» 872. Замысел полностью так и не осуществился, однако тяготение к циклу, к мозаичным россыпям текстов – еще одна черта последнего лесковского творческого десятилетия.

Тогдашние сочинения Лескова – дробный танец, чечетка. На этот раз отточенная мелкость движений выдает не только природную тягу к анекдоту, но и неготовность выступить в крупной форме. Упорные попытки написать роман о «человеке без направления» так и не приносят плодов.

Неожиданное косвенное доказательство того, что ощущение прожитой жизни и пустоты переполняло в эти годы нашего героя, находим у М. О. Меньшикова. В последние годы жизни Лескова Меньшиков, который был на 30 лет младше, сделался тем не менее одним из самых близких ему людей. Он высоко чтил талант автора «Соборян» и написал о нем ставшую классической статью «Художественная проповедь», где одним из первых заговорил о внутренних противоречиях Лескова. А еще Меньшиков вел дневник. Нижеприведенная запись сделана в середине 1890-х годов, но описывает, судя по всему, середину 1880-х: «О Лескове'. лет 7–8 т[ому] н[азад] он страшно пьянств[овал] и разврати[ичал], отчего и жаба. Возвращ[ался] дом[ой] ночью с Атавой, вчетвером, и так и рушился на пол. Готовил ванну, всегда очень пьян[ый], одн[ажды] чуть не сварили в ванн[е], откр[ыв] горяч[ий] кран. Начинал пить с дорогих вин, потом наливки, настойки и всё прикончит. До денег был жаден страшно. Вечер [ом] придешь – чай; просишь – пошлите, Н. С., хоть за ветчиной. Роется, роется в кош[ельке] – у меня нет мелочи. Позвольте], я пошлю. Он и рад. Принесут ветч[ины], ростб[иф] – схожу на кухню, приготовлю, он блаженств[ует]. Делал так много. Бертенсон [141] Лев Бернардович Бертенсон (1850–1929) – бальнеолог, лейб-медик, лечащий врач Лескова. гов[орил], что он мог бы совсем вылеч[иться] от грудн[ой] ж[абы], если бы, как Григор[ович], поех[ал] за границу. Жадн[ость] одолела» 873.

Шестнадцатого апреля 1886 года пришла печальная весть из Киева – умерла Мария Петровна. Накануне Алексей Семенович сообщал старшему брату о нездоровье матери; конечно, стоило навестить ее, но Николай Семенович сам чувствовал себя неважно. После длинного перерыва он побывал в Киеве с Андреем в июле 1880-го, все соскучились, встречи с родственниками прошли тепло. Следующим летом Лесков с сыном приехал снова, но в этот раз уже не был так весел и уехал раньше, чем предполагалось. С тех пор пять лет у киевской родни он не бывал, а на скорбную депешу брата откликнулся торжественно и почти официально: благодарил Алексея Семеновича и его жену Клотильду Даниловну за то, что «соблюли» мать «до последнего вздоха», заботились о ней и проявляли любовь. Ни единого теплого слова о самой покойной в письме не прозвучало, разве что вырвался краткий вздох: «Мать, родившая и воскормившая нас грудью, во гробе… Течение жизни ее было не кратко и, как всё земное, должно было иметь свое окончание, но тем не менее на душе томно и остро…»

Мир пустел. Дрона вырос и покинул отчий дом. Лескову стало совсем одиноко. Он то и дело болел, а чаще, кажется, скучал и любую простуду готов был выдать за воспаление легких. Ему хотелось, чтобы его жалели. Он и сам готов был любить и жалеть – только не тех, кто дан ему судьбой и родством. Кажется, именно в это время усилился его гедонизм. Наконец, в его жизни появилась «сиротка» Варя.

В 1882 году к Лескову поступила новая горничная Екатерина Антоновна Кукк, или просто Кетти. Вскоре на Фурштатской поселилась и ее дочка Варя, до этого жившая в бедном чухонском приюте под Петербургом. По правилам подобных заведений, если бы мать не забрала дочку в четыре года, то потеряла бы на нее права.

Лесков предложил поселить девочку в своем доме. Он быстро к ней привязался, стал сажать за обедом за свой стол, что впоследствии с негодованием отмечал его сын, отчаянно ревновавший отца к Варе 874.

В 1884 году Лесков по совету врачей отправился на курорт Мариенбад, где поправлял здоровье почти десять лет назад. Оттуда он слал Кетти чрезвычайно доверительные письма о своем самочувствии и лечении. В письме от 6 (18) июля, например, отчитывался:

«Встаю в 4 часа утра и ложусь в 9 – всякий день. Ем – утром ветчину без жиру (здесь так продают обрезанную) и 2 яйца, которые варю сам в чайнике, в 1 час обедаю: бульон с яйцом, бивштекс (так. – М. К.) durch gebrannt [142] Прожженный (нем.). и gemischder (gemischt? – М. К.) Kompott (pflaumen, kirschenund apricosen zusammen) [143] Смешанный компот (сливы, вишни и абрикосы вместе) (искаж. нем.). – вечером пью маленький кофейничек ferkiert (3 части молока и 1 часть кофе с 1 кус [ком] сахара). Кашель всё-таки еще продолжается и мокроты идет много. Воды пью Kreuzebrunen – 4 кружки по 10 унций в каждой, да по одной кружке Lizge Molken. Слабит в день раз пять, иногда шесть и всё черным, как землею. Это всё старая заваль из желудка и кишок…» 875

Делать на основании этого заключение, что Лескова и Кетти связывали романтические отношения, наверное, не стоит – в таком случае сообщать подробности о количестве и цвете стула Лесков, вероятно, не стал бы. Тем не менее это были отношения совершенно домашние. Они прервались осенью 1885 года 876– кажется, Кетти просто не в силах была дальше выносить поучения и деспотизм Лескова, который мог, например, написать ей:

«…Вы женщина честная и хорошая. А впрочем, желаю Вам на досуге обдумать свой характер и постараться его изменить к лучшему, чем можете доказать дочери свою любовь к ней. Мать, которая решилась подвергать дитя всяким случайностям перемен из-за своего глупого нрава – не стоит похвалы и уважения» 877.

После отъезда матери Варя осталась у Лескова. Скорее всего, он сам этого очень хотел. «Сиротка» скрашивала одиночество, приходила к нему и грела постель. С восторгом он рассказывал знакомым, как однажды Варенька обмочила его кровать, когда он, «любя, чтобы около него “что-нибудь дышало”, положил ее к себе в ноги» 878. Очевидно, для того же – чтобы рядом “что-нибудь дышало” – в последние годы Лесков завел двух белых пудельков и попугая.