Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Всё совпало, но оказалось лучше, чем он мог ожидать.

Лесков любил Льва Николаевича уже давно и не только как писателя – как человека. Еще в 1869 году в отклике на выход пятого тома «Войны и мира» он хвалил роман за «дух правды» в военных сценах и «прекрасную, неподражаемую картину смерти князя Андрея»: «Ни в прозе, ни в стихах мы не знаем ничего равного этому описанию» 897. Кажется, именно после этого Лесков стал считать Толстого знающим о «пробуждении от сна жизни» больше остальных смертных. К концу заметки он переходит на личность самого автора, восхищаясь его «силой и духом». «Это ход большого, поставленного на твердые ноги и крепко подкованного коня» 898, – говорил он в другом месте о писательской манере Толстого. «Анну Каренину» Лесков считал произведением, «делающим эпоху в романе» 899. Именно выход «Анны Карениной» подтолкнул самого Лескова к написанию «общественного романа» 900. Наконец, он отстаивал толстовские взгляды на христианскую любовь перед суровым Константином Леонтьевым, да и потом еще не раз публично защищал Толстого от оппонентов 901.

Граф, конечно, знал о тех сражениях, которые вел в его защиту Лесков, читал его прозу, отдельные сочинения ценил 902. В 1885 году издательство «Посредник» выпустило в одном издании с рассказами Толстого лесковский рассказ «Христос в гостях у мужика». Вряд ли это могло произойти без одобрения самого Льва Николаевича, главного вдохновителя и инициатора создания издательства, печатавшего книги для народа. За три месяца до письма Лескова, в январе 1887-го, прочтя «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», Толстой писал Черткову: «Статья Лескова, кроме языка, в котором чувствуется искусственность, превосходна. И по мне, ничего в ней изменять не надо, а все средства употребить, чтобы ее напечатать у нас как есть. Это превосходная вещь…» 903

«Сказание о Федоре-христианине…» в «Посреднике» так и не выпустили, зато другие легенды Лескова опубликовали. Там же вышли любимые Толстым «Совестный Данила» и «Прекрасная Аза» под одной обложкой, а год спустя, тоже одним изданием, «Лев старца Герасима» и «Повесть о богоугодном дровоколе» 904.

И всё же первый шаг к личному сближению сделал Лесков. Но и он очень понравился хозяину дома в Хамовниках. После встречи тот написал Черткову: «Был Лесков. Какой и умный и оригинальный человек!..» 905

Их явно потянуло друг к другу, но с разной силой: Лесков в Толстого почти влюбился, а тот откликался приветливо, с искренней симпатией, но фимиама, который так густо кадил Лесков, смущался – и было отчего. «Я иду сам, куда меня ведет мой “фонарь”, но очень люблю от Вас утверждать себя, и тогда становлюсь еще решительнее и спокойнее» 906, – признавался ему Лесков в письме от 14 декабря 1894 года.

Образы света, светоча, каким Толстой стал для него, постоянно повторялись в письмах Лескова ему и другим своим корреспондентам:

«Любовь и признательность к Вам питаю с великою радостью духа, который получил через Вас много света, и силы, и утешения» 907.

«Это и правда: я сказал и говорю, что “я давно искал того, чего он ищет, но я этого не находил, потому что свет мой слаб. Зато, когда я увидал, что он нашел искомое, которое меня удовлетворило, – я почувствовал, что уже не нуждаюсь в своем ничтожном свете, а иду за ним и своего ничего я не ищу и не показываюсь на вид, а вижу все при свете его огромного светоча”» 908.

«Говорят, я ему подражаю. Нисколько! Когда писал Толстой “Анну Каренину”, я уже был близок к тому, что теперь говорю. Я уже копал ту кучу, которую стал Лев Николаевич копать. Но только у него свет ярче, и я пошел за ним со своей плошкой. У него огромный факел, а у меня мерцает маленькая плошка» 909.

«…хотя у меня светилось в сознании то же самое, что я узнал у Вас, но у меня всё было в хаосе – смутно и неясно, и я на себя не полагался; а когда услыхал Ваши разъяснения, логичные и сильные, – я всё понял, будто как “припомнив”, и мне своего стало не надо, а я стал жить в свете, который увидал от Вас и который был мне приятнее, потому что он несравненно сильнее и ярче того, в каком я копался своими силами» 910.

«В Вашем слове я всегда черпаю силу, которая в нем есть и которая мне доступна для усвоения. А потому я глубоко благодарен Вам за Ваше теплое и ласковое письмо» 911.

Нескончаемые златые реки меда среди темных берегов из застывшей патоки. Любови Яковлевне Гуревич Толстой однажды даже признался, что от этого тона ему «неприятно бывает» 912, а об одном из писем Лескова заметил в дневнике, что оно «неприятно-льстивое» 913. Но Лесков просто не умел по-другому, проявляя безмерность и в этом.

Тем не менее он был единомышленник – для проповедника иметь его всегда не лишнее, – к тому же талантливый писатель. Возможно, как человек Лесков был графу не слишком интересен, но точно симпатичен; письма ему Лев Николаевич подписывал «Любящий Вас Толстой», присоединяя иногда: «Радуюсь мысли увидать Вас». И другим знакомым говорил о Лескове: «Он одинаковых со мной взглядов и любит людей, а не русских или немцев» 914. С теми, с кем общаться ему было неприятно и тяжело, Толстой дружеских отношений не поддерживал, тем более не приглашал погостить в Ясную Поляну. И значит, угрюмые предположения Андрея Николаевича Лескова, что Толстой переписывался с его отцом только из учтивости 915, ошибочны.

На 51 дошедшее до нас письмо Лескова Толстому приходится только 10 ответных писем. Но это не значит, что Толстой отвечал лишь на каждое пятое; и толстовские, и лесковские письма уцелели не все, сколько было тех и других, неизвестно. Однако и по сохранившимся видно: Лесков пишет подробно, длинно и словно просительно; Толстой отвечает лаконично, но неизменно доброжелательно и любезно.

Лесков был младше Толстого всего на три года, но в его присутствии ощущал себя, как и многие, робким юнцом. Сделаем осторожное предположение. Старший ребенок в семье, рано потеряв отца, Лесков словно бы хотел обрести в Льве Николаевиче если не отца, так учителя и заслужить его похвалу. Желание понравиться сквозило и в подчеркнутой почтительности к адресату, и в обстоятельности писем, и в словно мимоходом оброненном упоминании о сиротке Варе. 14 сентября 1891 года он писал:

«К девочке я привязан, и она меня жалеет и любит, так что разлучаться нам – это значит замучиться: она была брошенная, я ее сам на руках носил по солнышку, когда она страдала в детстве, а теперь мы сжились, и она в свои ранние годы и по духу-то родная мне стала» 916.

В некоторых письмах Лесков почти исповедовался:

«Духа стараюсь не угашать и считаю это всего выше и священнее. В том, что делаю дурного, – не нахожусь на своей стороне и почитаю себя виноватым. С некоторою полнотою освободился только от зависти, от обидчивости и от опасений за будущее, – что очень долго меня мучило. <���…> Тоже и не курю табаку, но “червонное вино” (как говорил дьякон Ахилка) пью умеренно “стомаха ради и многих недуг своих”» 917.