Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Головнин был одним из самых интеллигентных и образованных чиновников 1860-х годов, входил и в круг приближенных Александра II, и в дружеский круг великого князя Константина Николаевича. Как следует из процитированного выше резкого письма Лескова Краевскому и из воспоминаний современников, Александр Васильевич был начисто лишен чиновничьего хамства: никогда не повышал голос на подчиненных, с людьми всех чинов и званий говорил уважительно и, между прочим, стал первым русским министром, отказавшимся от казенной сорокакомнатной квартиры, слишком, на его взгляд, просторной 307. За четыре с небольшим года управления министерством он немало послужил русскому просвещению: преобразовал в либеральном духе центральный аппарат собственного ведомства, уничтожив канцелярию во имя большей свободы управления на местах; реформировал университеты (по новому Уставу 1863 года) и народные училища. При Головнине впервые стали собираться съезды учителей. Министр настойчиво испрашивал стипендии для отправки российских студентов за границу и для получения образования будущими учителями, поддерживал развитие библиотек и научные исследования. Именно он выхлопотал деньги на издание «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля (1863) 308.

И вот теперь Головнин планировал улучшить ситуацию с начальным образованием старообрядцев.

Строго говоря, улучшать пока было нечего: учить детей старообрядцам было негде. В «русских» православных школах детей раскольников немедленно начинали обращать в новый обряд – понятно, что после этого они переставали ходить в школу. Им оставалось учиться дома, «кое-как, по два-три». И лишь самые крупные старообрядческие общины – например, большая и самостоятельная рижская, официально именовавшаяся Гребенщиковской по имени одного из жертвователей, – могли себе позволить школы, бывшие одновременно и приютами для сирот и беспризорных детей. После очередной волны правительственных репрессий, развернувшихся на рубеже 1820—1830-х годов, рижские старообрядческие школы закрылись, а многие их ученики буквально остались на улице.

В составленной по итогам поездки записке «О раскольниках г. Риги, преимущественно в отношении к школам», которая была посвящена положению начального образования у старообрядцев, Лесков рисует апокалиптическую картину последствий того, что у старообрядцев нет начальных школ. По его словам, оставшимся без присмотра детям просто некуда деться и нечем заняться, а самым бедным еще и не на что жить: «…двенадцатилетние и даже десятилетние русские девочки начинают во весь развал заниматься проституциею… дети устраивают воровские артели… голодные и беспризорные мальчики начинают заниматься торговлей, неслыханной в русском народе: является педерастия»:

«Когда я сказал, что русское предместье Риги полно содомской мерзости, я не был ни под каким увлечением, и теперь, говоря, что вся эта мерзость находится в непосредственной связи с закрытием школ, в которых учились раскольники, я говорю только правду».

И всё же, признаёт Лесков, раскольники охотнее выпускали детей «на эту печальную дорогу, чем в православную школу» 309.

После восшествия на престол Александра II староверы начали «веселее и нетерпеливее» мечтать о собственных школах. «Как у страстно влюбленного человека на уме и на устах любовь, так у раскольников в то время и на уме, и на устах были школы. После пяти сказанных слов шестое уже заводилось о школах» 310, – писал Лесков в цикле статей «Искание школ старообрядцами» (1869). Головнин готов был вернуть раскольникам право открывать собственные школы.

В конце 1850-х годов отношение к расколу вообще стало заметно меняться и в правительственных кругах, и в обществе. В журналах и газетах всех направлений – церковных, светских, либеральных, консервативных, славянофильских – начали публиковаться статьи и исследования о расколе 311, в котором перестали видеть концентрацию невежества и фанатизма. Теперь над старообрядчеством, как замечал (хотя и не без сарказма) Лесков, «не только не глумились, не ругались и не считали нужным его преследовать; напротив, его хвалили, ставили его в образец политической мудрости, ждали от него чудес и стремились, довольно комически, в его объятия» 312. Лесков намекал здесь на радикальные круги, которые вслед за Герценом видели в староверах политическую силу, оппозиционную правительству. Именно эта идея лежала в основе фундаментальной монографии молодого этнографа Афанасия Прокофьевича Щапова «Русский раскол старообрядства», выпущенной в 1859 году в Казани и бурно обсуждавшейся в прессе.

Сын пономаря из сосланных в Сибирь раскольников, Щапов исследовал старообрядчество изнутри и относился к нему с большой симпатией, хотя и не сомневался в необходимости реформ патриарха Никона и Петра I. Впервые в русской науке раскол был последовательно рассмотрен в социальном, политическом и историческом контексте. По убеждению Щапова, уход в раскол был неизбежным ответом измученного народа на крепостное состояние, подати, повинности, чиновничий произвол, варварские публичные казни, засилие иностранцев-тиранов. «При таких обстоятельствах понятно, почему много народа присоединилось к демократической партии раскольников». Он видел в раскольниках «противогосударственную общину, в которой скоплялись все недовольные в каком-либо отношении правительством» 313.

Лескову приравнивание раскола к политической партии казалось ошибочным. Он разделял мнение П. И. Мельникова-Печерского, которого называл своим руководителем в изучении раскольничьего быта и «отреченной» литературы. Лесков, конечно же, внимательно прочитал его «Письма о расколе» – серию этнографических очерков, напечатанных в «Северной пчеле» в 1861 году, и вслед за ним считал, что «раскол не в политике висит, а на вере и привычке» 314. Из этого следовало, что староверы политически совершенно безопасны и, значит, можно предоставить им гражданские права. Мельников не сомневался и в том, что раскол уничтожится сам собой, едва «просвещение проникнет в низшие слои народа» 315, поэтому начальные школы, в отличие от гимназий, раскольникам необходимы.

Неудивительно, что глава «Северной пчелы» Павел Степанович Усов в ответ на предложение Головнина отправить одного из сотрудников газеты в экспедицию по губерниям, особенно густо заселенным староверами, сразу же назвал имя лучшего из известных ему специалистов по расколу, к тому же своего доброго приятеля. Но Мельников в то время служил чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел 316. Отправлять в экспедицию подчиненного Петра Александровича Валуева, который откровенно недолюбливал Головнина за чрезмерный либерализм и на старообрядческий вопрос смотрел иначе, было невозможно. Тогда Усов вынул из своей колоды следующую карту: Николай Лесков. Мельникова старообрядцы недолюбливали – он проявлял административное рвение, «зорил» скиты и разыскивал скрывавшихся священников; у Лескова никакой репутации в раскольничьей среде пока не сложилось, что в данной ситуации было к лучшему. И Головнин пригласил его на личную встречу.