Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Мы в точности не знаем, о чем они говорили, но 21 апреля 1863 года, явно по следам разговора, Лесков представил министру развернутую записку с подробным планом действий. Он писал, что готов выехать уже в первых числах мая, путешествовать до октября, посетить на северо-востоке России множество городов – от Твери, Мышкина, Углича и Костромы до Казани, Перми и Тюмени.

«Тюмень будет самым дальним пунктом моей поездки. На обратном пути я буду в Златоусте, на Иргизе, в Вольске, Балашове, Саратове, Хвалынске, Самаре, Сызрани, Симбирске, Алатыре, Палте, Моршанске, на Мещере, в Зарайске, Коломне и, наконец, через Москву возвращусь в Петербург.

Таким образом я буду в состоянии ознакомиться с целою восточною полосою раскола трех наиболее распространенных толков (поповщина, федосеевщина беспоповщинская, молоканство) и надеюсь дать определительные ответы по вопросам, интересующим г. министра народного просвещения».

Лесков напоминал, что для путешествия ему понадобятся деньги (около десяти рублей в сутки) и официальное отношение от министерства во избежание неприятностей с местными властями.

«Я буду вести мое дело, применяясь на всяком месте к обстоятельствам и характерам лиц, с которыми должен буду придти в столкновение.

Я только смею ручаться, что доверие, которым меня удостаивает г. министр, ничем компрометировано не будет, что сведения, которые я найду, не будут искажены и сделанные из них выводы будут свободны от всякого пристрастия и всякой предвзятой идеи.

Во время дороги я буду вести журнал, вроде журнала, напечатанного мною о моей поездке в Литву; а о месте моего пребывания всегда будут сведения у г. редактора “Северной пчелы”» 317.

Записка так и брызжет энергией, желанием немедленно двинуться в путь – в роли министерского эмиссара, государственного человека, а не полунищего литератора-любителя. Он уже собирался в дорогу, делал выписки из Щапова, даже прикупил себе в Гостином дворе дорожный столовый прибор – самый простой, уже не новый, в черном истертом кожаном футляре (подобный был у Шкотта).

Увы, 1 мая Головнин снова пригласил Лескова к себе и объявил, что министерство не в состоянии финансировать такое далекое и сложное путешествие. Это было похоже на правду, Министерству просвещения по сравнению с другими ведомствами казенные средства отпускались скудно. Тем не менее старообрядцы очень нуждались в начальных школах, дело требовало решения. И при первой же возможности Головнин всё-таки отправил Лескова в небольшую поездку – в Псков и Ригу – с той же целью: изучить на месте положение вещей и подготовить заключение о введении системы начального обучения для раскольников Северо-Западного края. Выбор Риги понятен: Гребенщиковская община была «самой самостоятельной в целой империи» 318: с автономным хозяйственным управлением, капиталом, зданиями, больницей и молельней. К тому же никто из журналистской братии в ней до сих пор не бывал и о ней не писал.

Двенадцатого июля Лесков выехал из Петербурга. Сначала он отправился в Псков – «на разведки».

Он наверняка ехал с удовольствием. Раскольники, их потаенная и во многом страдальческая жизнь занимали его с самых ранних лет. Староверы были давно уже частью русской религиозной жизни, Лесков рядом с ними рос. В статье «С людьми древлего благочестия» он вспоминал:

«Гостомельские хутора, на которых я родился и вырос, со всех сторон окружены большими раскольничьими селениями. Тут есть и поповщина и беспоповщина разных согласий и даже две деревни христовщины (Большая Колчева и Малая Колчева), из которых лет около двенадцати, по распоряжению тогдашнего правительства, производились бесчисленные выселения на Кавказ и в Закавказье. Это ужасное время имело сильное влияние на мою душу, тогда еще очень молодую и очень впечатлительную. Я полюбил раскольников, что называется, всем сердцем и сочувствовал им безгранично. С этого времени началось мое сближение с людьми древлего благочестия, не прерывавшееся во все последующие годы и особенно возобновившееся в последнее время, когда начались о расколе различные толки» 319.

Он постоянно встречался с ними в своих путешествиях по делам компании Шкотта. Нет сомнений, что он полюбил староверов не за одни муки – но и как художник, артист. С первых же шагов Лескова в литературу определился его интерес ко всему маргинальному, пограничному, отверженному и одновременно связанному с верой. Внимательно и почти восторженно вглядывался он всю жизнь в диковатое древо русского разноверия со всеми его ответвлениями, изгибами и наростами, любуясь причудливостью форм 320.

В Пскове он поселился в дурной гостинице, где «лакеи обсчитывают не хуже берлинских кельнеров, а клопы точно вишни владимирские»:

«Целые ночи я спал на окне, на котором по целым дням писал, отдыхая утомленными глазами на раскаленной мостовой, совершенно пустой в течение всего дня, губернской улицы» 321.

В секретные школы псковской общины Лескова не пустили – из города очень не вовремя уехал главный гид писателя по старообрядческому миру купец Василий Николаевич Хмелинский. В остальном же общение с псковскими беспоповцами обнаружило, что они довольно безграмотны и ограниченны: яко бо прославися поют как «Яковом прославися», из чего заключают, что Яков – еще одно имя Христа; на музыкальных инструментах не играют, считая музыку и тем более танцы мужчин с женщинами безусловным злом. Семейные отношения староверов тоже не отличались большой оригинальностью:

«Семейный быт псковских беспоповцев… ничем не отличается от рядового быта русского купечества и мещанства. То же гомерическое невежество, скопидомство, скряжничество, крайнейшая любостяжательность, суеверный фанатизм и крепость в отеческих преданиях, разврат и семейный деспотизм» 322.

Зато в Пскове Лесков обрел книгу из своего детства – апокрифические «Страсти Христовы», – напечатанную во Львове в 1793 году. Когда-то Николай брал ее у орловского купца Ивана Ивановича Андросова; в статье «С людьми древлего благочестия» он вспоминал, как переворачивал «детскими руками» широкие листы «толстейшей сине-серой бумаги», отыскивая «именно те подробности Христовых истязаний», которых не было ни в Священной истории, лежавшей в его шкафике, ни в тяжелой Библии на отцовском столе. С тех пор он никогда не встречал этого издания, пока не добрался до Пскова, «несказанно… обрадовался и духом пролетел давно знакомые страницы, облитые деревянным маслом и воском» 323.

Насладившись чтением этой книги и даже приведя обширные выписки из нее в статье, Лесков отправился, наконец, в Ригу.

Петербургские староверы выдали ему четыре письма рижским единоверцам – «книгочею» и «правдолюбу» 3. Л. Беляеву, эконому И. Ф. Тузову, Н. П. Волкову и П. А. Пименову. В статье «Народники и расколоведы на службе» Лесков признавался: