Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Восхищаясь здравомыслием «господина Стебницкого», благожелательный аноним откликался и на упреки в неправдоподобии сюжетных коллизий пьесы: «А что же невероятного в “Расточителе”? <���…> Может быть, невероятны сладострастные порывы одного действующего лица, пылкая и самоотверженная любовь другого, похищение документов, отравление, поджог, насильственное заключение в сумасшедший дом и бегство из него, юродивый, слепая старуха, пьянствующая сходка? Да что же невероятного и невозможного в каждом из этих явлений? – газетные хроники переполнены ими» 496.

Если уж кто и проявил смелость, так это таинственный доброжелатель, пусть и не подписавший свой обзор, но вставший на защиту гонимого. Кто же он?

Аноним был вычислен почти немедленно – слишком уж неумеренные похвалы он расточал пьесе, слишком яростно проклинал нигилистов, прибегая к узнаваемой риторике: «одуряющее зелье» нигилистического учения, «козлогласие уст». Это был… сам Николай Семенович Лесков, сочинивший оправдательную рецензию на свою драму!

«Искра» сейчас же отозвалась ехидной стихотворной пародией:

Вместо триумфа – новый казус и позор.

Лесков выдал себя не только восторгами и упоминанием «козлогласия», но и аргументами в защиту пьесы. Отвечая на упреки в неправдоподобии, он кивает на жизнь, на «газетные хроники» – это очень в его духе.

Всю вторую половину 1860-х годов он постоянно ходил в театр и писал обзоры постановок русских пьес. Он начал с «Отечественных записок». Краевский почти открыто морщился, но его соредактор Степан Семенович Дудышкин ценил лесковский талант и берег любимого автора от барского гнева. В театральных обзорах Лесков не скрывал, что самое интересное для него – актуальность пьесы, умение автора затронуть злободневные проблемы. Он бегло оценивал актерскую игру, почти никогда не писал об эстетическом измерении текста – разве что однажды хорошенько изругал новую комедию Боборыкина (на которого после истории с публикацией «Некуда» имел зуб) за «бестолковость» построения и небрежность отделки, назвав автора «очень бездарным писателем». Но обычно его занимало исключительно общественное звучание пьесы. Например, рецензия на постановку в Александрийском театре комедии «Гражданский брак» Николая Чернявского превращается в длинные рассуждения Лескова о семейном вопросе в российском обществе. Да и «Расточителя» он написал отчасти в пику Островскому, который в середине 1860-х отошел от «купеческой» темы и начал сочинять исторические хроники. Лесков огорчался и словно бы подсказывал любимому драматургу: жизнь нынешнего крупного купеческого города тоже может стать источником страстей, вполне шекспировских по накалу, так что сбегать за ними в историю необязательно.

Заинтересованность в общественной стороне дела в итоге привела к постепенному охлаждению Лескова к театральной теме и погружению в публицистику на злобу дня. Но еще перед его прощанием с театром приключилось несчастье.

Сентябрь с расслабленной, чуть лукавой улыбкой перешагнул через середину, а лето словно и не думало глядеть в календарь – нежилось, грело. Дни стояли жаркие, ночи были теплы. В черном небе сияла луна, казалось, еще немного – и всё начнется заново: щелкнет и заколотит соловей, дохнет сиренью.

Петербуржцы дивились, пытались припомнить, когда осень так щедро баловала их погожими деньками, но так и не смогли. Дачники день за днем откладывали возвращение в город.

Степан Семенович Дудышкин вторую неделю зазывал всех к себе на дачу в Павловск, гулять и закрывать сезон.

Отправились в воскресенье большой, сложившейся уже компанией близких к «Отечественным запискам» авторов: Крестовский, Соловьев, Майков, Тимирязев и, к радости Лескова, Ефим Зарин, дьяконский сын, любимый приятель еще с пензенской поры [98] Николай Иванович Соловьев (1831–1874) – литературный критик, сотрудник журналов «Эпоха» и «Отечественные записки». Леонид Николаевич Майков (1839–1900) – филолог, сын живописца Николая Майкова, младший брат Аполлона, Валериана и Владимира Майковых. Василий Аркадьевич Тимирязев (1841–1912) – литератор, журналист, театральный критик. Ефим Федорович Зарин (1829–1892) – переводчик Байрона, литературный критик. . В Пензе Зарин прославился едкими памфлетами на тогдашнего губернатора А. А. Панчулидзева, которые переписывались и ходили по рукам. В Петербурге они заново подружились. Зарин с женой жил неподалеку, на Фурштатской, и часто принимал у себя ту же компанию, своего брата «постепеновца» и разночинца, сторонника изящной, а не социальной словесности, любителя народной культуры.

Шумно расселись в поезде, всю дорогу проговорили о литературе, о том, что уж теперь-то, когда Некрасов остался без «Современника», «Отечественные записки», несомненно, взлетят и прославятся. Немножко сплетничали, подтрунивали над Крестовским: он зачем-то купил на вокзале два пирожка с мясом, но всё не ел – берёг; пирожки распространяли сытный и несколько подозрительный запах. Добрый Лесков предрек «брату Всеволоду» немедленную кончину, тот, вопреки обыкновению, отмолчался, лишь смешно завращал глазами. А перед самым Павловском съел наконец свою добычу.

Степан Семенович, ладный, загорелый и крепкий, в легком летнем костюме и светлой шляпе с темно-синей лентой, встретил их на вокзале, повел к себе завтракать.

После завтрака двинулись гулять.

Чудный, совсем еще густой, но уже накинувший дырчатую золотую шаль парк с темной речкой Славянкой, изящными мостиками, позеленевшими статуями, павильонами – они бродили до самого обеда, болтали, дышали. Цвел шиповник, порхали бабочки, в глубине парка пахло грибами, сухой хвоей и едва уловимой горечью. В середине прогулки Крестовский внезапно побледнел и стремительно их покинул. Все многозначительно переглянулись и не выдержали, расхохотались: не иначе пирожки!

Начали вспоминать похожие случаи. Дудышкин рассказал, как по той же причине занемог однажды при нем Тургенев, изобразил бархатную, слегка капризную манеру, с которой Иван Сергеевич сообщил по-французски, что вынужден незамедлительно удалиться… Тут Дудышкин сделал препотешный прыжок, показывая, как Тургенев побежал в кусты; все так и покатились со смеху. Следующим Степан Семенович показал Писемского, заболевшего раз на дружеских посиделках тем же недугом: закряхтел, запричитал, согнулся – и снова все расхохотались: как есть Феофилактыч. Смех расшалившихся литераторов бился по аллеям, играл в салочки с соснами, пугая белок. Парочки и бонны с детьми обходили шумных бородачей стороной.