Майя Кучерская - Лесков: Прозёванный гений

Главное орудие праведников иное: они жертвуют собой добровольно. Самую масштабную вольную жертву совершает в романе Александра Ивановна – цветущей девушкой выходит замуж за пожилого и нелюбимого генерала [102] А. Н. Лесков указывает на биографическую параллель истории генеральши Синтяниной и судьбы тетки писателя Натальи Петровны Алферьевой, вышедшей в 16 лет за благодетеля семейства Михаила Андреевича Страхова (см.: Лесков А. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 84). Совпадение имен, отчеств и первой буквы фамилий Страхова и Синтянина – лишнее подтверждение тому, что автор «Некуда» придавал значение этому эпизоду семейной истории. . Поступает она так не только ради первой, детской своей любви Иосифа Висленева, как думают все вокруг, но и ради всех его единомышленников, арестованных вместе с ним. Молодым революционерам грозила Сибирь, но Александра Ивановна выпросила их спасение у генерала Синтянина в обмен на свои руку и сердце.

Сила на подвиг была дана Александре свыше; но сердцу не прикажешь, и она влюбляется в помещика Подозерова по прозвищу Испанский Дворянин (то есть Дон Кихот), а затем даже выходит за него замуж – но не сразу. Жертву приносит сначала Подозеров, соглашаясь жениться на Ларисе Висленевой, чтобы спасти ее от бесчестья и нищеты.

В жертву, всякий раз невольную, приносит себя даже властолюбивая Глафира – сначала циничному красавцу Горданову, затем Бодростину – ради чего? Ради будущего спокойствия:

«Выйдя замуж за Михаила Андреевича (Бодростина. – М. К.)… я надеялась на первых же порах, через год или два, быть чем-нибудь обеспеченною настолько, чтобы покончить мою муку, уехать куда-нибудь и жить, как я хочу…» 551

В конце концов, чтобы избежать суда за убийства и каторги, Глафире приходится стать женой Генриха Ропшина, секретаря ее покойного мужа, хотя она в глаза зовет его «презренным, гадким» насекомым. Ничего, Ропшин легко стирает с глаз «божью росу» и становится законным владельцем самой желанной женщины «На ножах», на сердце которой претендуют и Горданов, и Висленев.

Наконец, закланной жертвой оказывается и Михаил Андреевич Бодростин. В этом месте христианская жертва соединяется с жертвой страшной, дикой, языческой.

Лесков рифмует последние часы жизни Бодростина с двумя языческими обрядами – извлечением «живого» огня («огничаньем») и изгнанием «коровьей смерти» – опахиванием. На практике опахивание и извлечение «живого огня» обычно не проводились одновременно, тем более что исполнялись они с одной целью – остановить падеж скота 552. Лесков два обряда соединил, порядок их поменял, всё смешал и запалил.

В разгар этих языческих магических действий Горданов и исполняет давно задуманное – закалывает стилетом помещика Бодростина, который на свои именины, в День Архистратига Михаила, поехал вместе с гостями в лес посмотреть на проказы «русских Титании и Оберона» [103] Титания и Оберон — короли эльфов и фей комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Правда, у Шекспира проказничает в основном Оберон, с помощью любовного зелья вынуждающий свою супругу Титанию влюбиться в заколдованного ткача с ослиной головой. .

Итак, список жертв пополняется еще двумя именами: Бодростина, капризного и властолюбивого барина, ничего особенно доброго в жизни не совершившего, однако не настолько виноватого перед женой, чтобы быть убитым, и Светозара Водопьянова, безвредного чудака, спирита и духовидца по прозвищу Сумасшедший Бедуин – смерть предназначалась не ему, а Бодростину, но убийца Висленев обознался.

Избранный специально для извлечения огня и приведенный из другого села старец Сухой Мартын велит всему народу «мыться и чиститься, отрещися жен и готовиться видеть “Божье чудесо”». Хорошенько пропарившиеся мужики и бабы засыпают, и всю ночь во сне им мерещится огненный змей в виде стройного молодца, в «картузе с козырьком на лихих кудрях», который «где силой, где ухваткой улещивал и обманывал»:

«И пронесся он, этот огненный змей, из двора во двор, вдоль всего села в архангельскую ночь, и смутил он там всё, что было живо и молодо, и прошла о том весть по всему селу: со стыда рдели, говоря о том одна другой говорливые, и никли робкими глазами скромницы, никогда не чаявшие на себя такой напасти, как слет огненного змея» 553.

Столь поэтически описанный огненный змей, в славянской мифологии обольститель наивных девиц и одиноких женщин [104] Ср. юмористический рассказ Н. В. Успенского «Змей». 554, понадобился Лескову для усиления уже намеченного мотива огня. Огонь появляется в романе в самых неожиданных эпизодах: постоянно курит пахитоски Глафира; вспыхивает пожар в квартире Горданова; загорается бодростинская фабрика, и огонь перекидывается на дом Подозерова [105] Благодарю Ю. Л. Ким за это наблюдение, сделанное в дипломной работе «Репрезентация народной религиозности в романе Н. С. Лескова “На ножах”», защищенной в НИУ ВШЭ в 2019 году. . Кульминацией «огненного» мотива становится обряд «огничанья».

На следующий день после очистительной бани, ближе к вечеру, «главарь всей колдовской справы» Сухой Мартын повел мужиков к Алениному Верху – «тихо шагал, неся перед собой образ Архангела и читая ему молитву неканонического сложения».

Вообще-то главным святым во время обряда опахивания был Власий – христианский аналог языческого славянского «скотьего бога» Волоса (Велеса) 555. Но Лескову Власий ни к чему, ему нужен Архистратиг Михаил, ангел-змееборец – он, по представлениям бодростинских мужиков, «огненную силу правит», поэтому именно в Михайлов день следует добывать «непорочный» огонь. Заклинание, которое поет во время «огничанья» народ: «Помоги, архангелы, ⁄ Помоги, святители: ⁄ Добыть огня чистого ⁄ С древа непорочного», – тоже, очевидно, сочинено Лесковым.

Для совершения ритуала «бабы поскидывали с себя в избах понявы, распустили по плечам косы, подмазали лица – кто тертым кирпичом, кто мелом, кто сажей, взяли в руки что кому вздумалось из печной утвари и стали таковы, что ни в сказке сказать, ни пером описать», после чего начали весьма убедительно пугать «коровью смерть»:

«Шабаш начинался: только что завывалы провыли свой первый сигнал, ворота задворка скрыпнули, и из-под его темных навесов, мотая головой и хлопая длинными ушами, выехал белый конь, покрытый широким белым веретьем, а на этом старом смирном коне сидела, как смерть худая, вдова Мавра с красными глазами без век, в длинном мертвецком саване и лыком подпоясанная. Не успел показаться круп ее белого коня, как из-за него, словно воробьи из гнезда, выпорхнули на разношерстных пахотных лошадках целым конным отрядом до полутора десятка баб, кто в полушубке навыворот, кто в зипуне наопашь, иные зашароварившись ногами в рукава, другие сидя на одном коне по двое, и у всякой в руке или звонкий цеп с дубиной, или тяжелые, трезубые навозные вилы» 556.