Валентин Рушкис - Высокий счет

— И довольны? — спрашиваю.

— Довольна.

— Город-эталон получается?

— Получится. Потом, через несколько лет. Внешне строится почти задуманное, но пока трудно.

— Ну, сюда едут романтики!

— На целину романтики едут, заранее зная, что будут жить в палатках. Сюда едут на долгую оседлую жизнь, зная, что город будет великолепен. Будет, понимаете? А сегодня? Школа, библиотека, поликлиника, кино — ведь ничего этого еще нет! Своего Павлика я с великим трудом отдала в школу-интернат в старом городе, только выходные он проводит со мной. Среди взрослых, не всегда достаточно тактичных…

Однажды начальник их группы сказал Павлику:

— Знаешь, если бы я был твоим отцом…

— Нет, нам такого не нужно, — парировал Павлик.

— А такой подошел бы? — спросил начальник, показывая на одного из инженеров.

Павлик пригляделся:

— Мама, этот дядя, кажется, подходит. Может быть, возьмем?

— Что ты, он на пять лет моложе меня!

— Ничего, с нами он быстро состарится!

Все смеялись, и Алла смеялась. А когда однажды ей было очень пусто и одиноко, настолько одиноко, что она расплакалась, Павлик вдруг молча начал надевать пальто.

— Ты куда?

— Надо же что-то делать! Я пойду поищу себе папу!

…Возвращаюсь в «свою» квартиру. На койке, стоящей напротив моей, разметавшись настолько, что даже одеяло сползло на пол, забылся тревожным сном любящий муж. Заветная фотография стоит у него в изголовье, а на голой груди виднеется амулет на цепочке, очевидно, средство для укрепления семейного очага.

Осторожно поднимаю одеяло и укрываю спящего. Бедняга вздыхает так тяжело, что я понимаю: тревога гложет его, гложет наяву и во сне, невзирая на амулет…

Дом затих, и когда раздался стук в дверь, он показался мне очень громким.

— Мне нужен писатель, — сказал веснушчатый парень, рыжий и флегматичный, как теленок.

— Это я. Что случилось?

— Ничего. Вас просят спуститься во двор, говорят, для вас есть интересный материал.

— Хорошо. Иду.

Парень скрылся.

— Позавидуешь! — сонно пошутил выглянувший на стук сосед, почесывая живот левой рукой. — Прямо на дом материалы приносят. Даже ночью! Нам бы так!

Я быстро оделся и спустился во двор. Там меня ожидала Марика.

— Здравствуй, — сказал я. — Кто за мной приходил?

— Просто знакомый шофер.

— Где он сейчас?

— Не знаю. Я попросила его довезти меня сюда и вызвать тебя. Как живешь?

— Хорошо. Только я боялся, что ты сделала ошибку. Жаль, что перестала мне писать.

— И мне очень недоставало твоих писем. Ты избаловал меня. А писала я тебе все это время, больше, чем всегда.

— Я не получил ни строчки.

— Конечно. Если хочешь, потом я отдам тебе письма. Мне нужно было с кем-то делиться.

— Спасибо, Марика. А муж? Ты же собиралась замуж за Тугрова!

— Мало ли глупостей мы собираемся делать? А ты поверил? — укорила меня Марика. — Подумай сам, ну как я могла выйти замуж? Зачем?

— Марика, но все…

— Не хочу, как все! Пойми, я хочу быть сильной, самостоятельной, полезной. Ах, найти бы только… эталон!

Марика умолкла. Вдруг взглянула на меня в упор:

— Слушай, ты мне не рад?

— Рад. Очень.

— Тогда пойдем гулять. И я все расскажу.

Мы медленно шли широченной улицей, и луна, вылезшая на нас посмотреть, подслушивала рассказ о Марике и любви к ней Арсения Тугрова.

Тем летом Вася Кудрин все свободное время отдавал возведению в саду нехитрого сооружения. Поставил стойки, обшил их изнутри и снаружи досками, насыпал между досками опилок — вот и стены готовы, даже теплые, отсюда название сооружения: «засыпушка». Покрой крышу рубероидом — и живи.

Возводилась «засыпушка» позади материнского дома, и Дарья Петровна негодовала:

— Все клумбы разорил, варвар, все мои цветники истоптал и шиповника не пожалел!

— Ничего, яблони целы остались, а от твоих цветочков никакого проку не было.

— Тебе бы только прок! Корыстный ты вырос, Василий!

— Ничуть. Не жалея сил, в неурочное время помогаю ликвидировать временные затруднения с жильем. Мне еще партия и правительство спасибо скажут, а жильцов пущу — те уж наверняка… Подай-ка мне ту доску!

— Соучастницей делаешь? — ворчала Дарья Петровна. Но доски подавала.

Помогали Васе и Леня с Тоней, еще обитавшие у Кудриных, а Сеня Тугров блеснул своими способностями, добывая строительные материалы то за пол-литра, то «в счет расчетов».

— Будем соседями, — говорил он Леониду. — Натаскаю в этот скворечник перышек, соломки и электроарматуры и совью свое малосемейное гнездо…

Но соседями они не стали. Вася получил странную телеграмму от своего брата: «Дом продал встречай сыр Дарьей десятого Шура». Не сразу Кудрин понял, что «Сырдарья» — теплоход и Шура с семьей десятого приезжает в Тольятти. Но когда понял, категорически предложил Лене и Тоне освободить жилплощадь: пока мог — выручал, а теперь, что же, родной брат будет по чужим людям скитаться?

Бойцовы попытались вернуться в свои общежития, благо оттуда не выписывались. Но койки их оказались занятыми, дополнительные вставали впритык, особенно плохо было в мужском общежитии, у Лени. Тогда-то и пришло решение совсем поселиться в сторожке, на пляже.

А кудринскую «засыпушку» все же занял Арсений. Мебель ему Вася выделил скуповато, правда, над широкой тахтой во всю стену развернулся красивый, едва траченный молью ковер, но вторая половина комнаты с простеньким столом и табуретками казалась подавленной этим великолепием.

Зато когда Марика, приглашенная на новоселье, вошла в «засыпушку», ее поразил свет. Проводку здесь монтировал сам Тугров, арматуру добыл и разместил на свой вкус, и всюду красовались разноцветные пластмассовые светильники, обращенные раструбами вверх. Зажженные разом, они словно приподнимали своими лучами обитый фанерой и покрытый лаком потолок, в комнате становилось празднично и светло.

— Все приглашены на попозже, — зашептал ей Арсений. — Не уходи, ответь на мою бескорыстную заботу хотя бы кратковременным уединением. Милая! Любимая моя!

Марика вскочила и метнулась к двери.

Ключа в замочной скважине не оказалось.

— Открой!

— Нет уж, теперь ты от меня не уйдешь!

Потом в одном из неотправленных Марикой писем я прочел:

«Мы знаем себя лучше, чем предполагаем. Оказывается, я заранее твердо знала, что уйду, не отплатив за бескорыстную заботу, хотя и не ожидала, что новоселье Тугрову придется справлять без меня, и с выбитым окном: сгоряча я высадила табуретом всю раму. Сеня уже просил у меня прощения, но теперь все, хватит, о нем я больше даже не думаю».

А вот Арсений — тот думал.

Нельзя сказать, что работа у него из рук валилась, такого не было. Но раньше он всю душу вкладывал в дело, а девчонки, танцы, ресторанчики да кино — это шло попутно, больше для форсу, чем по потребности, — уж очень легко все удавалось.