Валентин Рушкис - Высокий счет

Саша прислушался, и такой радостью засветилось его лицо, что я подошел, пожал ему руку:

— Довольны своей конструкцией?

— Доволен. Но, знаете ли, для нас это не конструкция, это наш ребенок, бэби! Мой и Лени Попкова.

Привлеченные громким голосом «бэби», слесари, спешившие по своим делам с гаечными ключами, девушки в комбинезонах, заляпанных красками и раствором, парни с топорами в руках — все замедляли шаг, а то и вовсе останавливались, затаившись: музыка требовала внимания, тишины.

За окнами хлюпала медленно застывающая осень, еще невпроворот было работы, а тут словно раздвинулся занавес: вот оно, смотрите, близкое воплощение мечты!

Один за другим появлялись члены комиссии: небольшого роста, деловитый, не слишком довольный окружающим и поэтому слегка надутый доктор архитектуры Рубаненко, представитель автозавода, с портфелем, в беретике, с глубокомысленно-задумчивым взглядом, прораб-строитель, с ходу заявивший:

— Времени терять не будем, поскольку эталон музыкального холла готов, давайте принимать!

Где-то еще стучали молотки и топоры, за окном приглушенно лязгало железо и однотонно гудел мотор, но музыка разрасталась, перекрывала все строительные шумы и голоса, вступила с ними в единоборство и победила: только она и осталась звучать. Теперь люди стекались в холл со всех лестниц и коридоров.

Ко мне подошел Попков:

— Есть свободная минута, пока комиссия рассуждает, попробую объяснить. Итак, перед вами декоративная музыкальная стена, такие будут во всех секциях здешних общежитий, на всех этажах, но чересчур подробно ее не описывайте, конструкция новая. Кстати, и у Саши, и у меня уже есть несколько авторских свидетельств, а кое-что из наших работ демонстрируется на ВДНХ.

— Ну, радиоприемник изобрели не вы…

— Не мы. Но Саша сделал приборам, выпускаемым промышленностью, пересадку органов, трансплантацию, собрал оптимально удобный блок: трансляция радиопередач, магнитофонные записи, проигрывание пластинок, микрофон для выступлений — все что хочешь, полный звуковой комфорт. Перед вами результат долгих исканий и мук, идея, собственноручно доведенная нами до частного случая.

— Собственноручно?

— А что удивительного? Днем проектировали, по вечерам монтировали образец. Я краснодеревщик, с четырнадцати лет — в профтехучилище. А Саша собирает радиоприемники, вероятно, с дошкольного возраста. Может быть, еще в пеленках этим занимался, и первое его слово, вероятно, было «детектор».

— Наверно, у него болели ноги, — раздался рядом с нами женский голос.

— Да, — сказал Попков. — Саша все детство пролежал, три года ходил на костылях… Откуда вы знаете?

— Мой Леня, когда был в третьем классе школы… Я к нему каждый день бегала, вместе делали уроки… Он тоже собирал тогда разные приемники.

— Тоня! — обернулся я. — Здравствуйте! Вы меня узнаёте?

— Конечно. Поэтому и подошла. Стою, а вы и внимания не обращаете, пришлось подать голос. Вы заняты? Я подожду.

Комиссия уже писала акт, ничуть не поэтичный, похожий на все скучноватые акты:

«Составили… в том, что вышеуказанные представители осмотрели и проверили в работе декоративную стенку… с акустической системой, смонтированную инженерами и архитекторами ЦНИИЭП жилища в порядке авторского надзора… Принять данное изделие за эталон. Работы по устройству декоративных музыкальных стенок проводить в корпусах общежитий согласно выполненному эталону»…

Прячу блокнот.

— Ну, Тонечка, рассказывайте! Как ваше здоровье? Скоро будет сын?

Миловидное, кругленькое личико Тони Бойцовой розовеет от смущения:

— Еще очень долго…

— А как живется на пляже?

Тоня ежится при одном воспоминании:

— Плохо. Холодно. Особенно по утрам. Даже у Васи Кудрина нам жилось уютнее.

— Я говорил о вас с депутатом горсовета. Зайдите к нему, вот адрес.

— Спасибо!.. — Она так славно обрадовалась, схватила ласточек с адресом Досаева… И вдруг погрустнела: — Только, наверно, Леня решит не ходить к нему. Опять скажет: «Мы еще не заслужили».

Вспоминаю вопрос Досаева и мямлю:

— Надо сходить! А… как вы работаете?

— Сейчас все благополучно, меня перевели на легкую работу, теперь я на Южной базе. Какое приятное название, да? Юг! А на самом деле, знаете, ничего приятного — штабеля сборного железобетона. Все перепутано, всегда срочно нужна какая-нибудь определенная панель, пока найдешь, с ног собьешься! Даже сюда бегаю, на объекты, к прорабам. Надо же как-то распутаться!

— Там у вас знатный бригадир есть, Иван Ремигайло.

— Да, Иван Викторович тоже старается распутаться. Приходите, сами увидите, что там делается. У меня голова кругом идет! Леня хочет даже написать в газету.

— Напишите сами, Тонечка.

— Что вы, я не умею! Там даже Лене не разобраться, даже Иван Викторович затуркался, а ведь он сильный. Приходите. Вы где остановились?

— Здесь, у проектировщиков.

— Видите, совсем близко, Южная база рядом. А с Марикой вы так и не встретились? Она хочет видеть вас.

— Она говорила об этом?

— Нет. И не скажет. Она упрямая. Хотите, я передам ей, что вам нужно с ней встретиться?

— Спасибо, Тоня. Хочу.

— Я скажу.

— Тоня, она любит кого-нибудь?

Тоня посмотрела на меня очень внимательно, в раздумье вытянув трубочкой губы. Помолчав, сказала:

— Это все она расскажет сама.

И, прощаясь, неожиданно добавила:

— Больше всех она любит моего Леонида, но мы с Ленькой одно целое, и ей трудно, потому что он очень хороший… Так приходите на Южную базу!

Иду по городу с таким ощущением, словно вокруг сбывается давно увиденный сон. И пустырь на месте Дворца бракосочетаний воспринимается как случайный провал: в чертежах-то я Дворец видел! Даже показывал тебе, Марика: помнишь, когда наш теплоход приближался к Тольятти, я вглядывался в темноту безлюдного поля и, казалось, различал контуры знакомого мне по проекту огромного высотного города, плавно спускающегося к берегу?

— Видишь, видишь? — спрашивал я тебя. — Ах, какой город! Эта призма на набережной — гостиница. Не считай этажи, я знаю — их двадцать три. А там, в отдалении, над стройным единством кварталов — двадцатипятиэтажный инженерный центр автозавода. Смотри, как заботливо сберегли здесь каждое дерево! Город уступами входит в контуры старого бора, и зеленые лапы сосен, подсвеченные огнями улиц, дружески протянуты к домам.

Был поздний вечер, штормило, даже наш трехпалубный теплоход начал раскачиваться под ударами волн. Левый берег ушел, растворился в темноте, усталые красноглазые бакены натужно подмигивали среди волн. Начиналась гроза, дождь прогнал с палубы всех солидных людей, и только какой-то парень да мы с тобой остались мокнуть под брызгами, которыми косой ветер щедро обдавал наши лица.