Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

— Добрые духи — тенгри, так называют их буряты, — пасут у самой вершины Мунку-Сардыка на сочных альпийских лугах криворогих, заросших шерстью сарлыков, поскольку там нет слепней, оводов и прочего таёжного гнуса. Из длинной шелковистой шерсти сарлычьих хвостов городские модницы до сих пор делают парики и приплеты, — разглядывая причёски школьниц, продолжал повествовать я. — Мясо этих животных считается самым чистым в мире и называется мраморным. А на горных кручах можно увидеть горных архаров, они с мудростью каменных изваяний смотрят на стада баранов и овец — своих дальних сородичей, которые прямо под ними пасутся на серых лишайниках и малахтовых сочных мхах. Ещё ниже рядом с сарлыками можно увидеть маралов, изюбрей и коз. Они с удовольствием поедают запашистую траву сагаан-даля, что в переводе с бурятского означает «белые крылья», наевшись которой, пускаются в пляс, подбрасывая вверх задние ноги. Ну точь-в-точь, как это бывает сегодня на ваших танцах, — тут я решил сломать на ступившую в классе тишину и приблизить рассказ к действительности.

Ребята понятливо рассмеялись.

— Ещё ниже начинаются сиреневые поля и за росли черники, иван-чая, шиповника, брусники, голубики и чёрной смородины. Там, среди любимых бурундуками и лесными мышами кедровых стлаников, нагуливают жир медведи, лакомятся спелой ягодой глухари и рябчики. В отличие от своего собрата, Чёрный Иркут идёт напролом, точно ножом разрезая мраморные хребты и гранитные скалы. Особенно буйным он бывает, когда в горах начинаются дожди. В такие дни лучше к нему не подходить: Иркут становится похож на огромного раненого зверя, который грызёт каменные берега, подмывает деревья и, как щепки, тащит по течению огромные булыжники. Выстроившиеся вокруг него горы окрашены во все существующие в природе цвета и оттенки: белые, розовые, зелёные, пурпурные, голубые, коричневые, чёрные, жёлтые, с фиолетовыми и оранжевыми косами и пятнами, заросшие мхами и лиственницами, с вкраплениями рябиновых и берёзовых кистей. По распадкам и боковым скатам, точно вплетённые в волосы дреды, гигантскими потоками стекают к Иркуту разноцветные каменистые осыпи, и впервые попавшему в эти места путнику кажется, что там, наверху, у самого неба, должно быть, находились циклопические мельницы, которые изо дня в день веками пытались перемолотить в мраморную муку вершины Тункинских Альп. Видимо, Создатель был в хорошем настроении и не пожалел для этих мест ни красок, ни необходимого для таких дел подручного материала. Песчаные острова Чёрного Иркута обрамлены зарослями облепихи. Налитые спелыми ягодами, они похожи на кукурузные початки. Когда летишь на самолёте, то кажется, что по воде плывут разукрашенные золотом, горящие огнём янтарные плоскодонки.

Решив связать своё повествование со школьной программой, я рассказал, как восемь веков назад Тэмуджин послал в долину Иркута своего сына Джучи, чтобы привести живущих там меркитов и сойетов к стремени великого хана. И пролилась там большая кровь. Возможно, именно потому протекающий по золотоносным землям Чёрный Иркут — это вместилище мощной, алчной, агрессивной и напористой силы. Слившись в единый поток, Белый и Чёрный Иркуты несут в себе как бы два начала, где светлое и тёмное до поры и времени уживаются в одном теле, в одном движении, то разливаясь вширь, то уходя вглубь. И течёт он мимо поселений и пастбищ, под молитвы лам и глухой стук бубнов шаманов, веками, тысячелетиями отдавая свою силу цветочной и белой степи, держа курс к Священному озеру. И лишь последней преграды одолеть не смог: не добегая до Байкала самую малость, Иркут резко отворачивает влево и, пробивая на своём пути высоченные хребты, устремляется наперерез Ангаре, породив красивую легенду о Енисее и своенравной, но любимой дочери Байкала.

Ещё я добавил, что река, возле которой прошло моё детство, — «Олень Белый Господин», так буряты величают хозяина реки Иркут, — впадает в Ангару и даёт название столице Сибири — Иркутску.

— Скажите, а по Иркуту можно сплавиться на лодках? — неожиданно спросила меня Маша Глазкова.

— Да, это любимая река для экстремалов, — ответил я. — Но тихий и спокойный в своём нижнем течении, Иркут коварен и опасен, пробиваясь сквозь горы. Существует легенда, что мать Чингисхана едва не утонула в Иркуте, когда бросилась в воду, чтобы спасти во время наводнения маленьких детей.

И добавил, что, попав в места, где родилась его бабушка, Джучи, сын Чингисхана, в отместку приказал своим воинам сравнять окружающие горы и засыпать ими Иркут. Но и ему оказалась неподвластна здешняя природа, лишь гигантские осыпи да огромные камни напоминали о тщетности усилий великого хана.

Закончив лётное училище, я начал летать там, где и родился, — в Восточной Сибири, на самолёте Ан-2, который в народе прозвали «кукурузником». Чаще всего это были полёты по санитарным заданиям, когда далеко в горах или тайге кто-то нуждался в срочной помощи. Мы вывозили больных в город или доставляли врачей в отдалённые села. В Орлике меня обычно встречал Саня Корсаков. Он просил привезти из города лекарства или ещё что-нибудь необходимое, и я с удовольствием выполнял его просьбы. Ответно он угощал свежей бараниной, рыбой, ягодой или кедровыми орехами.

— Лётчик просит — надо дать, шаман может подождать, — на свой бурятский лад, улыбаясь, переиначивал он услышанную присказку лётчиков и заносил в самолёт ведро или мешок. — А Тарбаган, Гриша, шаманом, ёкарганэ, заделался. К нему теперь на хромой кобыле не подъедешь. Стал важным, как секретарь района.

Буряты говорят, что у каждой лошади свой ход. Это со стороны кажется, что все они бегут одинаково. И не каждая из них годится в упряжку, поскольку в ней конь не может быть верховым. После школы Болсан закончил авиационный техникум, и мне приходилось встречаться с ним в аэропорту, он работал в бригаде по техническому обслуживанию самолётов. А после куда-то пропал. И вот объявился снова. Но если раньше его больше знали как сына директора рудника, то теперь про Болсана начали говорить, что он прямой потомок личного шамана Чингисхана. Распрощавшись с авиацией, он надел на себя жёлтый шёлковый халат, приобрёл бубен и стал едва ли не самым востребованным человеком. Особенно любили его снимать и приглашать в гости зарубежные туристы. В перестроечные горбачёвские времена подобные превращения происходили и среди моих соплеменников: быть сыном табунщика, слесаря, лётчика стало немодно, откуда-то начали откапываться и обозначать себя внуки купцов, священнослужителей, но больше всего появилось людей, претендующих на дворянство. Да Бог с ними, с дворянами!

С Болсаном у меня происходили стычки не только из-за Жалмы. Вспоминая историю взаимоотношений монголов и Древней Руси, он нет-нет да и ронял: мол, зачем киевские князья убили монгольских послов?