Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

И я написал заявление по собственному желанию. К тому времени авиакомпаниями стали руководить невесть откуда взявшиеся банкиры из бывших милиционеров, отставных военных, фээсбэшников, железнодорожников и прочих, готовых возить всё и всех. Шнелле внешне поступил логично: Болсан работал в авиации и, по крайней мере, знал, что самолёты летают не по рельсам. А бубен и амулеты — так это скорее для доверчивых иностранцев.

После того как я ушёл из авиакомпании, Зина посоветовала мне лечь в госпиталь. Там у меня врачи обнаружили сердечную аритмию и списали с лётной работы. От прежней жизни остались пилотское свидетельство и воспоминания о тех днях, которые я провёл в небе. Теперь я был вольный казак: как говорится, хочешь — пляши, хочешь — песни пой, никто тебе не указ. И у врачей не надо каждый день подтверждать свою годность, теперь я был годен ко всему, но, к сожалению, летать мог только во сне. Но зарабатывать на жизнь, не летая, оказалось гораздо сложнее, чем я думал. А тут судьба приготовила новый удар: Зина ушла к Шнелле. Как-то, вернувшись домой, я увидел на столе записку, прочёл её и, не раздеваясь, лёг на диван. И этот, самый длительный и самый неудачный в моей жизни, полёт закончился. Надо было думать, как жить дальше. Утешало одно: что всё это произошло в каменных джунглях большого города, где каждый день у тысяч людей происходит что-то подобное. После ухода жены я порвал с компанией всякие отношения и ушёл, как говорили литераторы, на вольные хлеба.

В детстве меня учили одному, но в жизни пришлось делать совсем иное. «У каждого своя судьба. Тот, кто научился управлять конём, может управлять не только своей семьёй, но и другими людьми», — слышал я от Бадмы Корсакова. Ухаживать за лошадьми меня научили буряты, отыскивать таёжные тропы — отец, управлять самолётом — уже другие люди. А вот управлять своей семьёй я так и не научился. «Впрочем, этому научиться нельзя, — думал я, вспоминая свою семейную жизнь. — Здесь чужой опыт — это даже не чужое пальто, которое можно поносить и выбросить». Как и любая болезнь, у каждого она протекает по-своему, хотя я долго делал вид, что её просто не существует. Но она всё-таки дала о себе знать.

Я начал читать лекции, писать сценарии, которые, впрочем, никто не заказывал; большой город, который я чаще видел с высоты птичьего полёта, открывался мне неохотно. В жизни всё надо делать вовремя; сделав крутой вираж и отодвинув от себя авиацию, я сел не на коня, а на упрямого осла, который, казалось, совсем не понимал, чего от него хотят.

Незаметно я начал замыкаться в себе. Всё прежнее, заманчивое и привлекательное, начало гаснуть, отодвигаться в сторону, пока однажды не понял: ещё немного — и заступлю за ту грань, откуда уже не будет возврата.

И тут как нельзя кстати раздался телефонный звонок Потоцкой…

Оксана позвонила мне через неделю и предложила написать сценарную заявку и синопсис предполагаемого фильма.

— Но я жду от вас сценарий, — сказала она. — Бурятский эпос, мифы, легенды, старатели, археологи, шаманы, ссыльные, пропавшие экспедиции. Вам, как человеку, выросшему в тех краях, это должно быть близко. Зритель любит, когда на экране интересные судьбы и лихо закрученные сюжеты. Не тяните! Давайте завтра пересечёмся, я привезу договор и выдам аванс.

Потоцкая уже не обхаживала меня, а разговаривала со мной как с нанятым на работу сотрудником. Я подивился произошедшей метаморфозе, но потом подумал, что иного ждать от киношников не приходится. У них, как правило, время — деньги. И, не откладывая дело в долгий ящик, сел за компьютер. Но работа не шла. Моих детских и лётных впечатлений было явно недостаточно для такой серьёзной работы.

И тут мне в голову пришла мысль рассказать о лётчиках, которые летали по санзаданиям, о женщине-враче, прыгнувшей на парашюте к пострадавшим в тайгу. Я сообщил об этом Оксане.

— Замечательная идея, — подумав, отозвалась она. — Если всё это будет происходить на фоне тайги, Байкала и живущих там аборигенов. Надо найти ту героическую женщину.

Отыскать ту самую было сложно, с тех пор прошло почти тридцать лет. В этом деле мне помочь мог только Саня Корсаков. Но его я не видел уже целую вечность.

— И было бы совсем неплохо воспроизвести прыжок на парашюте в тайгу, — сказала Оксана. — Но где сегодня найдёшь таких женщин, которые могут сигануть в тайгу?

— Думаю, такие найдутся, — ответил я.

— Хорошо, пишите сценарий. Ещё подумайте о золотоискателях. Мы бы могли сделать эту линию главной. Да и зачем искать? Есть Михаил Доржиевич Торбеев, колоритная фигура, почётный президент «Востокзолота».

О золотоискателях писать не хотелось; в своё время я насмотрелся на этих искателей приключений, которые, поймав маленький фарт, буквально сходили с ума. Каждый год они уходили в тайгу, чтобы обобранными и ободранными вернуться назад. А обдирали их свои же. Артель Торбеева собирала золотые сливки, а перспективную, годную для переработки золотосодержащую породу валила в отвалы, где оставались ещё десятки тонн драгоценного металла. Вот к ним-то и стремились «чёрные копатели», пытаясь на этих отвалах что-то отмыть для себя. Но разве мог лоток старателя соперничать с драгой?

Отец старался не брать меня на золотодобычу, говорил, что это не детское дело. Но я всё равно ездил и смотрел, как старатели бьют шурфы. Глубина колодцев колебалась от шести до десяти метров. Меня поражали фанатизм и упорство золотоискателей. Особенно тяжела была работа зимой, когда в мёрзлой земле надо пройти первые метры. Вскопают шурф, пройдут десять метров, дойдут вроде бы до золотоносной породы, а золота там ни грамма. С отцом в бригаде работал Бадма Корсаков. Остатки промытой породы Бадма рассматривал на солнце и выносил свой приговор.

— Делов нема, муха какал, — говорил он и смеялся во весь свой беззубый рот.

И снова через себя бригадир или самый фартовый рабочий кидали кайлу. Где кайла воткнётся, там и начинали копать новую яму. Инструменты были как во времена Чингисхана: кирка, лопата, лом. Недаром отец говорил: старательство — ломовая работа. Все, кто занимался этим промыслом, ничего в своей жизни не заработали и, грубо говоря, были голодранцами, потому что тяжкий, изнурительный труд приносил мизерный результат, которого еле хватало, чтобы прокормить свою семью. А на выходе из тайги их поджидали те, кто мыть не умел и не хотел, кто научился лишь одному — нажимать на курок. Вот так же, после очередного промыслового сезона, на берегу Иркута нашли моего отца. Нам сказали, что он утонул, переправляясь через реку…

«Зачем без надобности будить то, что спит?» — размышлял я, начиная писать сценарий. Прошлая жизнь мало годилась для предполагаемой работы. Другое время требовало других героев. Вон даже Тарбаган круто поменял род своих занятий, начал призывать себе в помощь духов предков. И преуспел, стал чуть ли не личным шаманом Анатолия Чубайса. В последнее время почти все заметные люди обзавелись духовниками. И в этом не было ничего предосудительного. То, что Чубайс выбрал себе в духовники Тарбагана, не стало для меня неожиданностью, поскольку сам Анатолий Борисович давно стал для страны своеобразным шаманом. Людям всучил ваучеры, получилось ловко, все поверили, за понюх табаку отдали заводы и фабрики. Потом Чубайсу доверили рубильник. И здесь ему не оказалось равных, уж больно ловко всё получалось у меднолицего брата Тарбагана. Завести с ним дружбу мечтали многие. А вот у Торбеева получилось…