Александр Котов - Уральский самоцвет

Уметь вовремя предложить противнику ничью — великое искусство, требующее расчетливости, знания психологии и особенностей противника. Предложишь рано — противник имеет чуть лучшую позицию и откажется; предложишь поздно, когда тебе впору сдаваться — противник, естественно, окинет тебя таким взглядом, хоть сквозь землю проваливайся! А вот когда ничего еще не ясно, когда «земля дрожит под ногами» и у тебя и у него, — вот тут самая пора. Не видя пути к победе, противник заколеблется на мгновение — глядишь, ты пол-очка и заработал. Сколько досады, истинной горечи бывает, когда, согласившись на мирное предложение соперника, ты сразу же замечаешь, что мог дать ему мат в два хода. В партии против гроссмейстера Льва Полугаевского, игранной в Тбилиси в 1959 году, его противник — гроссмейстер Эдуард Гуфельд обратился к нему с отчаянным призывом:

— Ничья?!

— Да, ничья, — остановил часы Полугаевский и, взглянув на доску, сразу увидел, что легко выигрывает партию.

Потеря столь важного пол-очка повергла впечатлительного Полугаевского буквально в смятение. Он шел по турнирному залу и спрашивал знакомых грузинских любителей:

— Где здесь река Кура?

Предлагать ничью — значит в какой-то степени смирить свою гордость: ведь противник может и имеет все права отклонить твое предложение. Это как-то повлияет на твое состояние во время партии. Но некоторых подобные мелочи — «муки совести» — не смущают.

Согласно «Шахматному кодексу», обязательному для всех официальных состязаний, порядок предложения ничьей строго регламентирован. Ты можешь предложить ничью только когда идут твои часы или в момент свершения хода. Противник может сразу принять мирное предложение или сказать: «Я подумаю». Если он откажется от ничьей, больше уж обращаться с мирными предложениями ты не имеешь права.

Однако не все строго следуют регламенту.

— Хочешь ничью? — предложил автору этих строк один московский мастер в партии, игранной в начале сороковых годов.

— Нет, — спокойно ответил я.

— Значит, ты не хочешь ничьей? — переспросил настойчивый мастер.

Я отрицательно покачал головой.

— Я так понимаю, что ты на ничью не согласен, — допытывался мой противник.

Это меня взорвало.

— Если еще скажешь хоть одно слово, — погрозил я противнику, — я немедленно позову судью.

В одной из партий турнира претендентов на шахматный престол в Цюрихе в 1953 году я предложил ничью одному гроссмейстеру с мировым именем. Тот не сказал ни слова, «бровью не повел». Это на меня так подействовало, что я играл финальную часть партии «вне себя» и проиграл, не использовав всех шансов.

А вот много позже в одном из турниров в Голландии картина была иной. В многочисленных партиях блиц с моими славными, увы, безвременно ушедшими друзьями — гроссмейстерами Паулем Кересом и шведом Гедеоном Штальбергом — мы применяли такой шутливый метод отказа от ничьей.

— Ничья?! — грозно вскрикивал, вопрошая, партнер, у которого флажок уже еле держался на краю.

— Ту-морроу! Завтра! — образно отклонял предложение его противник. Делались быстрые ходы, после каждого из них следовал все тот же диалог.

В упомянутой турнирной партии мой противник, игравший белыми, получил перевес, выиграл пешку и дальше вел партию с видом явного превосходства. Возможно, поэтому он и попался на хитрую ловушку — позиция его стала критической. Вскоре он к тому же догнал меня и по времени — мы оба находились в цейтноте.

— Ничья? — предложил мне вдруг противник, мигом потерявший всю свою былую гордость.

— Ту-мор-роу! — по слогам произнес я в ответ.

Партию он проиграл и заявил протест судье. Тот разбирал протест с застывшей улыбкой на губах — он часто бывал свидетелем наших словесных перепалок с Кересом и Штальбергом во время блицсражений. Протест был оставлен без внимания.

Тот, кто отклонил предложенную ничью, в момент, когда настанет очередь ему самому обращаться с мирным предложением, рискует нарваться на остроумную реплику, «изобретенную» люблянским гроссмейстером Миланом Видмаром.

— Теперь уже я предлагаю вам ничью, — обратился к Видмару его соперник, всего несколько ходов назад отвергший предложение Видмара кончить борьбу миром.

— Вот если бы вы тогда согласились на ничью, — хитро улыбаясь, вымолвил остроумный югослав, — то теперь бы я был согласен.

В некоторых шахматных партиях, особенно таких, где фигуры обеих сторон схлестнулись в «штыковых» схватках, где все висит на волоске, где мат возможен в любую минуту, нервы играющих напряжены до крайности. Предложение ничьей в момент такой горячки невольно вызывает смятение в мыслях и чувствах играющего. А не согласиться ли? Не прекратить ли эту муку, страшное напряжение мысли? Но это значит упустить столь нужную победу, потерять важные пол-очка. А если не согласишься — вдруг потом жалеть будешь? Что же делать? Нужно также учитывать, что предложение ничьей невольно сбивает боевой пыл противника, лишает его запала, азартной стремительности. Этим иногда ловко пользуются хитрецы, не считающие зазорным для себя применять все средства для достижения победы. А возрази такому что-нибудь, он тут же ответит: «Я действовал строго по шахматному кодексу».

Итак, сделав свой шестнадцатый ход, Ивков предложил ничью. Анатолий интересно описывает этот момент, вскрывая свое состояние и объясняя случившееся далее.

«Спортивный результат, итоги первых встреч с гроссмейстерами обнадеживали. Анализ таблицы показал, что если удастся пройти без поражений Ивкова, Панно, Кавалека и Штейна (далеко в последнем туре!), могут появиться реальные шансы даже на первое место. Я хотел получить ту ничью, которую предложил мне участник сборной мира. Хотел, но… до того, как гроссмейстер остался без пешки. Сейчас же ответил: «Нет!» Ответить-то ответил, а перестроиться не смог, голова заработала лениво. Ивков же, наоборот, заиграл с большой силой, и в несколько ходов была решена партия, которая привела меня не только к первому нулю, но и к длительной депрессии…»

Шансы на получение звания гроссмейстера были немного подпорчены, не говоря уже о первом призе. Как мог, успокаивал сам себя Анатолий, приводя самые различные доводы. Какие только объяснения не приводит обычно шахматист после проигрыша, стараясь не падать духом, не впадать в опасное состояние депрессии.

«В большом турнире не проигрыш страшен, — вспоминал он изречение опытнейшего знатока шахматных сражений, — а вызываемое им чувство подавленности, растерянности».

«Никаких депрессий», — приказал сам себе волевой Анатолий Карпов.

Может быть, прошло бы незаметно это обидное поражение, возможно, на следующий день новая победа вновь вернула бы прежнюю уверенность, если бы не одно обстоятельство. Детективный сюжет романа «Приключения в Каракасе» имел, оказывается, много запутанных «ходов».