Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

Позади тонкой живой изгороди из деревьев пыхтит и чихает старенький мотоцикл. Показался серый асфальт. У парковой стены из светлых булыжников обнаруживается четырехугольная площадка, обнесенная садовыми жердями, где на сухих местах видны кустики земляники.

Панорама лугов между неподвижными стенами дубов отдаляется и начинает восприниматься совсем по-иному. Застывшие же деревья покрывает почти неосязаемая голубая дымка от небольшого костерка.

Каштаны вплотную подходят к круглой площади, к которой сходится несколько дорожек. Виден круглый бассейн фонтана, наполненный коричневатой водой. Облупившиеся старые бело-розовые фигурки рыбок представляют собой довольно печальное зрелище.

У выхода из боковых аллей попарно стоят гермы – четырехгранные столбы, завершающиеся скульптурной головой богинь. Они как бы оканчивают полуразрушенные края газонов. Там, где столбы переходят в скульптурное изображение, каменные полотнища завязываются в мощные узлы. Гермы стоят далеко друг от друга и смотрят в разные стороны. Лепнина на столбах сильно поизносилась и покрылась трещинами. Сами же каменные скульптуры обросли золотистым мхом.

Последняя часть аллеи понижается довольно круто и незаметно подводит к лестнице, спускающейся к Сене. Поблескивают два гладких вазона. И здесь внезапно открывается вид на город. Далеко впереди видны стеклянные крыши, брандмауэры, высокие фабричные трубы, из части которых курится хилый дымок.

Похоже, что все фасады домов стоят перпендикулярно аллеи. Улицы, ведущие к центру города, выглядят неухоженными.

На набережной де Бурбон, расположенной на северном берегу острова Сен-Луи, растут гигантские тополя. Их листья, как спелые фрукты, светятся изнутри. Шелест усиливается, и начинает слышаться многоголосое торопливое перешептывание внешних листочков, передавая чувство какого-то бесконечного возбуждения. Однако и внутри листья тоже имеют свой голос, который звучит как единое целое, походя на общий вздох и приближаясь к хоровому пению.

Затем различается какое-то особенное возбуждение, перекрывающее все остальные звуки и напоминающее не то жалобу, не то смех с примесью металлических ноток. Иногда кажется, что одно из деревьев намерено выйти из общего ряда. Внешне оно спокойно, но его листочки, по-сестрински переплетясь с листьями соседних деревьев, начинают по-новому устойчиво шуметь.

Воздух наполнен летающим тополиным пухом. Бело-серые хлопья прилетают сюда и с противоположного берега, ложатся на брусчатку мостовой, но ветер их оттуда сдувает. На лестницах тротуара и в подворотнях он намел целые кучи.

На деревьях еще много бело-серого цвета. Над порталами возвышаются каменные скульптуры человеческих голов с округлыми лбами и глубоко запавшими глазами. Появляются уже и опавшие сухие листья. В одном из окон полощется желтая шелковая штора, крепко закрепленная на другом конце. Когда шелест деревьев стихает, то слышны ее быстрые, ритмичные хлопки. И так продолжается до тех пор, пока штора окончательно не запутается.

Большинство окон открыты, и они позволяют заглянуть в скупо обставленные комнаты с высокими потолками. Тополиный пух пролетает вдоль и залетает внутрь этих темных узких прямоугольников. Тишину нарушают только крики проносящихся мимо ласточек.

Обмазанный серо-зеленой краской фасад последнего дворца, возвышающегося возле небольшого скверика на западной стороне острова, почти незаметно наклоняется вовнутрь и разделяется на части тонкими пилястрами и лентами. Разделенные на мелкие фрагменты окна до сих пор обклеены крест-накрест бумажными лентами. Между оконными проемами посередине красуется одна и та же лепнина, изображающая Геркулеса, стоящего возле коленопреклоненного кентавра.

На востоке звуки разделяются. Теперь к ним добавилось звучание колоколов собора Парижской Богоматери. Но и этот перезвон, хотя его и приносит ветер, слышится как будто из-за барьера, и ухо его полностью не воспринимает.

Со стороны солнца низко летит одиночный самолет. Рев его двигателей, перебивая перезвон колоколов, отражается от ставен окон серого фасада недовольным урчанием.

Рыбные консервы, которые доставили из советского посольства, оказались совсем неплохими. Это была осетрина. Во всяком случае, именно осетр изображался на этикетке консервной банки. Эту длинную рыбу с немного поднятой головой не спутаешь ни с какой другой. Они прислали консервы прямо в офис, а с ними еще четверть фунта чаю – желтый блестящий пакет, тоже происходивший из конфискованных в русском посольстве вещей.

Теперь, черно-коричневый, как чернила каракатицы, он дымится в кружках. Немного маслянистый на вкус, этот чай оказался гораздо крепче того, каким недавно снабдили отель, где мы остановились, заявив при этом, что его запасы заканчиваются.

Тот чай совсем не содержал в себе настоящих чайных листьев, а состоял из отходов в виде перемолотого порошка. Однако фрейлейн Клейтер утверждает, что это настоящий персидский чай.

За едой мы обменялись мнениями относительно статьи, появившейся в вечернем выпуске французской газеты «Я везде» [24]с кучей фотографий, на которых ничего, за исключением пары освещенных вспышками лиц солдат, разобрать было невозможно.

Речь шла о проведенных накануне обысках и конфискации имущества в советском посольстве. В статье рассказывались жуткие истории о скрытых люках, темницах, электрических ваннах для сожжения фрагментов трупов, которые там якобы обнаружились. Это мгновенно позволило пролить свет на целый ряд остававшихся до этой поры невыясненными происшествий последних лет.

Что касалось этих ванн, то тут заморочить нам голову не удалось, ведь в каждом посольстве есть служащие, отвечающие за уничтожение документов и соответствующие простейшие приспособления. Лучше бы поторопились сохранить продукты питания, но теперь было уже поздно. Они достались нам. Недаром шофер нашего посольства Алекс, чья мать являлась уроженкой Эльзаса, а отец русским генералом, который долгое время прожил в Испании, заявившись с целой сумкой деликатесов, с усмешкой заявил:

– Господа! Это первое и последнее, что нам удалось выжать из России. Большего из нее вытянуть не удастся. Можете в этом не сомневаться, ведь русские не французы.

Он поднял вверх прокуренный и желтый от никотина палец и продолжил:

– Повторяю. Это не французы. Не стоит рассчитывать ни на меха, ни на икру.

Непонятный человек этот Алекс, и тем более не ясно, как такой тип мог стать сотрудником германского посольства. Да и внешность у него была как у орангутанга, и ему ничего не стоило поднять зубами стул.