Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

Большие поляны. Переправы через реки. В купе становилось все темнее, и лампы в углах на короткое время замигали, словно пробуя свои силы.

Один из солдат со стоном встал. Когда его кованые сапоги направились к проходу, светлые сандалеты француженок, как мышки, спрятались под сиденьем.

Поезд оставил позади себя лесные массивы и, набирая скорость, помчался по плодородной равнине с пшеничными полями. Ночь наконец-то начала вступать в свои права, погасив почти все краски. Серебристый отблеск сохранился только на полях, засеянных ячменем и овсом. На небе же просматривались следы розового и изумрудно-зеленого света.

Со стороны горизонта, казалось, быстро надвигалась какая-то необычайно утонченная серо-фиолетовая стена, заслоняя собой небо и растворяя в себе одно за другим поля и полосы деревьев. И на этом темном фоне четырехугольные оконные проемы погрузившегося почти в кромешную темноту купе начинали быстро затухать.

Стройные ряды темных каштановых аллей пересекали посевы и плотной массой приближались к железнодорожному полотну. На фоне неба проплыл силуэт старого, крытого соломой сарая с покосившейся на одну сторону клинообразной крышей. Внезапно из-за тучки, отразившись от окна купе, выскочил бледный месяц, сначала напоминая съеденный небом круг, а потом превратившийся в светящийся серп, выкованный из меди и серебра. Его усиливавшийся каждую минуту свет, казалось, пульсировал.

В лунном свете за окном проплыли очертания какого-то промышленного предприятия с торчавшими трубами, походившими на башни. Исходивший из них дым сливался и образовывал на небе одно неподвижно висящее вытянутое гигантское облако. Начинался пригород.

Серое утро. Все небо затянуто низкими облаками, чуть ли не касающимися крыши министерства военно-морского флота. За дождевой завесой купол базилики Сакре-Кёр смотрелся как призрачный. Дождь все усиливался. Каждую секунду его струи должны были обрушиться на дворцово-парковый комплекс Тюильри. После душной безветренной ночи и напрасно ожидаемой грозы листья на деревьях стали какими-то серыми и грубыми.

Со стороны реки из-под моста донесся какой-то стрекот и завывание музыкальных инструментов. Наполовину скрытый его аркой и прижимаясь вплотную к стенке набережной, показался небольшой прогулочный пароход с солдатами в серой униформе. Ему требовалось пропустить шедшую навстречу баржу. Над верхней палубой, чуть повыше дымовой трубы, был натянут серый тент.

Солдаты молча сидели рядком, положив руки на колени, уставившись на облицовку набережной. Ее камень, впустив в себя большие стальные кольца, казался мягким и рыхлым. Открытая бетонная пасть канализационного коллектора беззвучно стонала. Наверху же набухали животы балясин, и висело небо, усеянное соплодиями платанов.

На корме, обрамленной тонким плетеным шнуром, стояли несколько медсестер. Худая, как селедка, стюардесса, которая, по всей видимости, продавала сигареты, пробиралась через вытянутые ноги в солдатских сапогах. На гриве ее русых волос криво сидела большая, похожая на бескозырку беретка с красным помпоном. Глаз радовали только ее стройная подвижная талия и выступающие худощавые бедра. Экипаж же в синих матросках передвигался с наружной стороны лееров – настолько были переполнены палубы.

Стал виден и оркестр – четверо наемных блеклых гражданских, сидевших на складных садовых стульчиках в тесном углу между мостиком и поручнями. Среди них был и саксофонист с мясистым носом и тщательно выбритым лицом. Длинные золотисто-коричневые мысы его сапог, высунувшись с палубы, двигались в такт музыке. Сам же он не отрывал глаз от стоявших выше его людей, опиравшихся о леера мостика.

Сзади парохода на привязи следовала шлюпка с низко сидящей в воде кормой, опустившейся под тяжестью трех неподвижных французских полицейских.

Терраса над долиной Шеврез. Куча народа. Военные и гражданские. Нарядные дамы. Накрытые столы. Множество горлышек бутылок шампанского. Вверх столбом поднимается дым от сигарет. Стоит мертвая тишина. Слышно только тихое дребезжание и щелканье фотоаппаратов. То тут, то там вспыхивает золотисто-желтый свет, выхватывая стеклянные натюрморты и композиции из цветов, зажмуренные или скошенные глаза.

Свои позиции заняли прожекторы и киноаппараты. Вокруг суетятся исхудавшие седовласые французские рабочие, вставая среди цветочных клумб на стулья в обуви с подошвами из парусины. С ними постоянно спорят кинооператоры в форме и в гражданском, ловя нужный ракурс, приложив к камерам румяные от вкусной еды щеки и прищурив один глаз.

Вскоре вся эта щелкающая затворами фотоаппаратов братия принялась снимать вечерний ландшафт, ориентируясь на небольшой дворец, лежащий неподалеку на берегу Сены в окружении парка. Мелькают вспышки и среди столов, за которыми начали завязываться беседы, выхватывая оскаленные рты или пытаясь уловить вид на террасу, находящуюся в тени огромных деревьев – кленов и отцветших лип, чьи верхушки еще золотят лучи заходящего солнца.

Все время попадается одно и то же лицо с высоким лбом, зачесанными назад длинными волосами, на которых в отдельных местах проступила легкая седина. Это был цветущий, розовощекий, в меру упитанный человек с вялым двойным подбородком, в роговых очках.

Вот солирующая скрипка взяла высокую ноту, и прожекторы осветили подиум, на который вышел небольшого росточка унтер-офицер с большой белокурой гривой волос, явно не попадавшей в поле зрения армейского старшины. Позади него, наполовину теряясь в тени деревьев, разместился французский джазовый оркестр в синих фланелевых костюмах.

Унтер-офицер пригладил локоны своей прически, щелкнул каблуками и начал говорить. Закончил же он свое выступление, также щелкнув каблуками и поблагодарив усталую публику вскинутой в немецком приветствии рукой.

Затем унтер-офицер обратился к своим спутникам, скрывавшимся в тени. Прожектор за ним не последовал. Он хотел пожать руку оркестрантам, но все были заняты своими инструментами и нотами.

Появился маленький помятый майор с широким шрамом от сабли на подбородке и занял место за пустым столиком, не попадавшим под лучи прожекторов и в поле зрения объективов.

– Официант! Официант! – позвал он и в сердцах проговорил: – Проклятье! Здесь можно просто умереть от жажды!

Через некоторое время на призывы «умиравшего от жажды» майора все же обратил внимание один из кинооператоров.

– Вы что-то хотели, господин майор? – спросил он приятным, хорошо поставленным голосом, протирая носовым платком свои роговые очки.