Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Я восхищен Васенькой во Французском костюмчике. Я верю, что он будет любимцем многих парижанок и парижан. Но я скорблю, что Белая Невеста [600]не шествует по белым страницам, заполняя их. Шлю рукопись. Может, Вы сами пошлете ее Жалю? Если хотите, пошлю я. Мне все равно. Если у Жалю есть мозг, а у него он в добром состоянии, он будет в восхищении от нашего дитяти [601].

Может быть, увидим Вас сегодня или в ближайшие дни? На трапезу с Китаянкой пойду непременно [602]. Марселю поклон. Целую Ваши искусные руки.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. Только что получил письмо от интересной Русской дамы, у которой много знакомых Французов: Из письма: «Все, кто читал „Visions Solaires“, находят, что совсем не чувствуется, что это перевод. Действительно, прекрасно переведено». Дама прибавляет о своей радости, что ее «маме» тоже очень нравится. А ее мама, кстати, Полька, в свой час сбежавшая от мужа с некоторым Французом.

Все мои знакомые тоже выражали восторги по Вашему адресу.

P. P. S. Вопрос Ваш о «созе», в которой Вы правильно угадали сову, указует, что Вы забыли о врученном Вам листке опечаток. Или потеряли его?

Париж. 1923. 4 февраля.

Милая Люси, мне хочется посоветоваться с Вами в новой моей беде. Я посылаю Вам письмо Мюра. Пожалуйста, прочтите его и рассудите, как мне лучше поступить. Весной, говоря с Мюра и предлагая ему переводить роман, я ничего не скрывал в шатком отношении ко мне Роша. Я ему сказал, что Рош дважды дал мне слово, что он мой роман возьмет, и это слово было дано при свидетельнице, Елене. Говорил, что, если он даже и отказался бы подписать со мною контракт, напечатание романа тут или там, в журнале или в ином издательстве, мне представляется несомненным. Он со мною согласился и за перевод взялся. С переводом первой части, совершенно для меня непредвиденно, он продержал меня восемь месяцев. Решение свое он мне, рассудив с собой об этом еще два месяца тому назад, а может быть и при первом даже разговоре, сообщает лишь теперь. В конце концов, это его дело, но я бы, по совести говоря, на его месте поступил иначе. Или вовсе не взялся бы за работу, или сделал бы ее уже давно. У меня возникают теперь такие возможности. Самая желанная, я о ней говорю как о первой, вероятно и наименее возможная. Это просить Вас и предложить Вам, воспользовавшись переводом 1-й части, или не воспользовавшись, как Вам заблагорассудится, перевести роман в тот срок, который Вы нашли бы возможным и, конечно, считая Ваш гонорар переводчика Вашим, а никак не моим. Это было бы так пленительно желанно, что я не решаюсь верить в это, но, если бы это было возможно, все другие разговоры тут же и пали бы. Если Вы скажете, что это немыслимо, я или должен взять у Жалю 1-ую часть и начать самостоятельные шаги, чтó – и может обидеть Жалю и вряд ли даст те результаты, которые возможны при содействии Жалю, или же снова обратиться к Рошу и настаивать, не выбирая момента, на подписании договора, ссылаясь на данное слово, – это может привести к договору, а может и вызвать полный разрыв, ибо я, давая слово, держу его и не могу, в случае отказа Роша, не сказать ему слов окончательных и уничтожительных. Размыслите обо всем этом, милый друг мой, и посоветуйте. Я теряюсь в предположениях и огорчен очень. Ссориться мне ни с кем не хочется. Это и некрасиво и глубоко бесполезно.

Я был в редакции «Нового Мира». Тотэн был болен [603]. Я говорил с каким-то юным секретарем. Спрашивал о моей статье о Достоевском [604]. Он сказал встревоженно, что такой не поступало в редакцию. Отдал три Ваши перевода «Север», «Олень», и «Я в этот мир пришел». Он взял радостно и через день в письме подтвердил, что эти стихи приняты редакцией [605]. «Без слов» сегодня посылаю Лалуа в «Комедию» [606]. Еще у меня просил редактор «Франко-Бельгийского Обозрения» [607]дать ему стихов, но у меня больше ничего нет.

Приветы. И с нетерпением буду ждать Вашего ответа.

Ваш

К. Бальмонт.

Париж. 1923. 9 февраля.

Люси, Ваше большое письмо столькое взбудоражило во мне, что я мог бы обо всем этом лишь говорить живым голосом, не иначе.

Мюра, коего сторону Вы целиком приняли, сам о себе уже иного мнения. В «Хамелеоне» он подошел ко мне и отрекался от своего письма. Впрочем, обрадовался, когда я сказал, что решаюсь взять у Жалю рукопись. Так что его и не разберешь. Жалю я написал обо всем, а вчера виделся с ним на литературном завтраке [608]. Он очень не одобряет Мюра и уверен, что ничего из моих попыток не выйдет, пока роман не будет переведен целиком *. О «Васеньке» он сказал, что это совершенно восхитительно. Сколько я расслышал среди окружавшей нас суматохи, он уже куда-то нашего малютку приспособил. Повинуясь Вам, высматривал брата Марселя [609], но не высмотрел. За завтраком соседи слева были Madame André Corthis [610](много говорил с ней по-Испански) и E. Jaloux, весьма был скудословен, а справа – M-lle Soumé Tcheng [611], кажется, обидевшаяся на меня за мою любовь к Японии, однако же приславшая мне сегодня свою книгу, и L. Laloy, который был очень со мной мил, мы много говорили о Китае, а в конце завтрака я дал ему прочесть бывший при мне листок «Sans paroles», и он и Китаянка были импессионированы весьма, и он взял эти стихи, чтобы поместить в воскресном №-е «Comoedia» [612]. Кстати, он очень восхищался Вашими переводами, а я еще подогрел его восторги, говоря о том, что Вы, как истинный поэт, не переводите лишь, а угадываете душу слова и фразы и воссоздаете их. До завтрака и после завтрака я много говорил со Шведским послом Эренсвэрдом [613](любопытный человек) и совсем братски мы беседовали с Базальжетом [614], которому я принес «Visions Solaires».

У меня просьба к Вам. Не переведете ли Вы мой сонет «Вещун» и сонеты о Китае из «Сонетов Солнца» – «Ткань», «Китайская греза», «Занавес» [615]. Я бы отдал их Лалуа, – или Вы сами бы их послали после напечатания «Безглагольности» [616].

Могу ли я отдать в «Gaulois» «Ирландскую девушку» и «Иди тихонько» [617]? У меня нет больше ничего из Ваших переводов.

Где мой «Достоевский»? Я хотел бы его отдать в «Nouvelles littéraires».

Не соберетесь ли к нам вечером? Были бы так рады. Обещался быть Р. Гиль. Верно будут еще люди.

Привет Марселю. Приезжайте!

Ваш К. Бальмонт.

P. S. Если Вы не сможете приехать завтра, назначьте, пожалуйста, день у Вас или у нас, нужно говорить.

*То же говорит Фонтэнас.

Париж. 1923. 20 февраля.

Милая Люси, мы провели несколько суток в страхе, что у Миррочки дифтерит, – поэтому я молчал, поэтому, также, мы не были у Тампоралей [618]и не известили их даже. Страхи рассеялись, у Мирры ангина, но все же она должна лежать несколько дней, а мы пребывать как души Чистилища, хотя доктор сказал, что это не заразительно.

Я еще не поблагодарил Вас хорошенько за быстрый присыл нескольких прекрасных Ваших переводов. Я тогда же послал в письме к Луи Лалуа четыре сонета о Китае и в «В моем саду». Ответа еще не имею. Думаю, что он все или часть напечатает в «Комедии» [619]. С остальными стихами не мог еще ничего предпринять. Не то, что я пал духом, но мной овладело глубокое равнодушие к собственной своей участи, ибо ничто не делается так, как я хочу. Да, в конце концов, пожалуй, совсем ничего не делается, кроме того, что время от времени я делаю какие-то движения, чтобы убедиться, что можно было, за неосуществимостью мечты, не делать никаких движений.