Леонид Ливак - Жила-была переводчица

Кстати. Или вовсе не кстати. Я получил письмо от некоего Я. Зборовского, которое прилагаю [620]. Мне кажется, стоит перевести эту статью, хотя она не Бог весть что [621]. Я написал Зборовскому, что Вы моя единственная переводчица и что он должен списаться с Вами. Статья эта совсем маленькая.

Посылаю Вам только что написанную мою поэму «Мое – Ей» [622]. Новорожденные стихи, как известно, очень любы родителям и мне кажется, что это очень хорошо. Конечно…

Что пишете Вы? Над чем работаете? Увижу ли Вас раньше дня Страшного Суда? Между прочим, если такой день настанет, я намерен бодро выступить не обвиняемым, а обвинителем – и суровым.

Миррочка беспокоится, не больны ли из‐за нее Ваши дети, ибо, оказывается, она чувствовала себя больной уже тогда, когда была у Вас.

Елена шлет привет. Я приветствую Вас и Марселя.

Ваш,

К. Бальмонт.

1923. 21 февраля. Париж.

Милая Люси, в минуту темную, отыскивая хоть несколько крупинок света среди старых давнишних писем, нашел свой очерк о Толстом и очерк Кречетова обо мне [623]. Мне хочется, чтобы Вы их приобщили к Вашему архиву, и прочли в свободную минуту.

Привет.

Ваш

К. Бальмонт.

1923. 22 февраля. Вечер.

Париж.

Милая Люси, что с Вами и как было можно столь изумительно понять мои слова? Это какие-то злые чары. Я говорил – и правда, туманно – о ком угодно и о чем угодно, лишь не о Вас, когда скорбил в письме, что никто не делает того, чего я хочу. Я разумел в точности – и Жалю, и Роша (с которым имел вчера довольно бурное объяснение и взял у него рукопись романа, сказав ему, что я его ни в чем не обвиняю, но не могу, конечно, быть доволен тем ложным положением, в котором очутился и я и, невольно – из‐за меня, Француз (Мюра), столь же наивно как я поверивший, что сказанное слово имеет такую же ценность, как написанное *, и наш Союз Журналистов [624], который вместо того, чтобы устраивать для меня выступления, заставляет меня выступать в свою пользу, и газеты, которые мне приходится, как начинающему, почти упрашивать, чтобы они хоть изредка меня печатали… и чего только я смутно не разумел, смутно жалуясь моему единственно-верному другу, Люси. Только уж никак не Люси я разумел, говоря бесполезный упрек [625].

О Страшном Суде я, хоть и шутя, говорил серьезно, о том настоящем Страшном Суде, который придет и на котором, быть может, по-Карамазовски, я не приму обвинений, а воистину буду обвинять Верховного Обвинителя.

На последнее Ваше письмо я тотчас же писал Вам коротенькое письмо. Написать своевременное подробное письмо помешала болезнь Мирры (не только то, что мы совсем сбились с ног, отыскивая доктора, но и боязнь через письмо принести к Вам в дом заразу).

Никого, кроме Вас, у меня нет. И именно эти последние три дня я с напряженной ласковостью в душе думал о Вас и сердце порывалось к Вам.

Спешу на заседание деловое. Завтра напишу еще.

Приветы мои и наши – Вам и Марселю.

Ваш всегда

К. Бальмонт.

*Мы однако не поссорились, и Рош не отказался окончательно, ссылался лишь на временную трудность, и сказал, что тотчас после 15-го марта я могу получить приятное письмо от издательства.

1923. 23 февраля. Вечер.

Париж.

Милая Люси, Вы никак не сможете угадать, что я сейчас делаю. Я читаю лучезарные страницы невозвратимого и неизменимого.

«…Бамонт, дорогой, Вы знали много, много женщин, но Вы не знаете женщины, Бамонт». – Вы узнаете?

«…Ах, я всегда счастлива, Бамонт. Я живу. Жизнь – счастье».

«…в вечном порыве к счастью я невольно и сильно поверну жернов…» [626]

Люси, Вы, верно, забыли, что ровно 21 год тому назад, сравнивая мои карточки и определяя мое лицо [627], Вы дали такую блистательную формулу, которой лучше Вы не сможете дать теперь, хотя бы пишете блестяще. Я сейчас прямо вздрогнул от восторга.

Ах, в амбарах прошлого, в его рудниках, у нас много золотого зерна и драгоценных камней.

Елена просит передать, что часики – Миррочкины, и что она очень соскучилась о Вас. Если бы Вы приехали завтра вечером – или когда Вам возможно!

До свиданья. Не сердитесь на меня. Ваш «младший брат» [628]не виноват перед Вами.

Ваш

К. Бальмонт.

P. S. «Les Coursiers des Orages» и «Camée» [629]– как будто из тех дней.

1923.26.II. Париж.

Люси, я послал L. Laloy 4 сонета о Китае и «В моем саду» [630]. Посылаю R. Rolland «Заговор о Конях» и «Из подземелья» [631]. Прилагаемые 4 пожалуйста пошлите Орлиаку [632], – и может быть Вы захотели бы прибавить к ним одну из Ваших художественных формул?

У меня остаются «Древней», «Толедо», и «Ирландская девушка» [633]. Мне пришло в голову: Yeats перевел с Ирландского Английской прозой народную песню; я, восхитившись ей, передал ее Русским стихом. Могу ли я печатать ее по-Французски (вне лекции, где она на месте, как иллюстрация), или я могу подвергнуться упреку в плагиате? [634]

Сейчас ночь, а в душе моей три ночи. Одна вошла в другую, прикрылась третьей. Это очень темно.

Ваш

К. Бальмонт.

1923. 9 марта. Париж.

Милая Люси, мы уже сто лет не смотрели друг другу в глаза. Когда свидимся?

На вечере Спира [635], – (о чем весьма сожалеем), быть никак не могли: У Елены был флюс, еще длящийся, а у меня вечер открытия Камерного Театра [636]. В среду и я был простужен. Вчера, по случаю отъезда Гребенщикова в Прованс, – (где он будет копать землю и сажать картофель), – у него был вечер [637]. Видел там Жалю, с ним весь вечер проговорил, и он сообщил мне, что Вы были больны. В эту субботу или, если нельзя будет, через субботу Жалю будет у меня.

Кстати, «Васенька» идет в одной из ближайших книг «Revue européenne» [638]. Книга «Воздушный Путь» вышла, и я на днях получу экземпляры [639].

На днях я писал столь умилительно, сколько умел, Romain Rolland, и Robert de Traz, и Edmond Jaloux. Судя по последнему, вижу, что хорошие чувства, выраженные и плохим французским эпистолярным стилем, достигают сердец [640].

Жаждем видеть Вас в субботу. Если это немыслимо, приедем к Вам в воскресенье часа в 3 дня. Если и это для Вас немыслимо, со вздохом будем думать о будущей неделе.

Елена и все приветствуют.

Ваш

К. Бальмонт.

1923. 16 mars

Cher Ami,

Voilà la lettre de R. de Traz que je ne vous ai pas immédiatement envoyée ne voulant pas troubler Lucie et ne pouvant pas, pendant plusieurs jours, maîtriser ma colère. Si Lucie peut lire ma réponse et si elle l’approuve, je la prie de corriger mon style épistolaire, – s’il le faut, – et j’enverrai cette lettre.

Sinon,……?

Pauvre chère malade! Mais les souffrances doivent être cruelles!

J’espère que l’amélioration de la santé ne va pas tarder.

Myrrha vient dans ma chambre et dit: –

«J’embrasse bien fort Lud, – si elle me permet cette audace, – je lui envoie mes meilleurs vœux et j’espère la voir bientôt rétablie».

Votre C. Balmont.

<1923. 16 марта. Дорогой друг, прилагаю письмо Р. де Траза, которое я не сразу вам отправил, не желая беспокоить Люси и будучи не в состоянии, в течение нескольких дней, унять свой гнев [642]. Если Люси можeт прочитать мой ответ и одобряет его, я прошу ее исправить мой эпистолярный стиль, – при необходимости, – перед тем как я отправлю это письмо. А если нет,……? Бедная наша больная! Как она должно быть страдает! Надеюсь, она не замедлит пойти на поправку. Мирра зашла ко мне в комнату и сказала: «Я крепко целую Люд [643], – если она мне позволит подобные вольности, – я шлю ей свои наилучшие пожелания и надеюсь, что она вскоре выздоровеет». Ваш К. Бальмонт>