Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Жак не сомневался в этом другом французе, Франсуа П., не ждал он подвоха и от своего товарища еще по первому этапу, русского шведа Олега П. [33], также арестованного в тридцать седьмом, в бытность студентом инженерного института, и осужденного за «шпионаж» одновременно с ним. Однако по окончании срока, в отличие от Жака, Олег П. сразу вышел на свободу. Он был инженером и ему пришлось остаться в Норильской области, где он работал «вольнонаемным». Олег П. был начальником строительства, на котором познакомился с Франсуа П., работавшим на той же стройке в качестве заключенного. К именам Франсуа П. и Олега П. следует добавить еще два: Алексея Г., информатора, чье поручение состояло в переводе с французского на русский переписки Жака с Франсуа П., и следователя Арсеньева, человека, сфабриковавшего дело в надежде, что это будет поставлено ему в заслугу компетентными органами.

Итак, однажды Жак, ставший наконец «свободным» и работавший по эту сторону колючей проволоки, получил через своего старого приятеля Олега П. письмо на французском языке от некоего Франсуа П. Мы знаем, что в 1948 году, спустя три года после славной победы над нацизмом, советские власти создали новую категорию исправительно-трудовых лагерей. В одном из таких «спецлагерей» и трудился Франсуа П. При посещении этого лагеря Олег П. приметил его и сообщил Жаку, что Франсуа «умоляет» свести его с соотечественником, о котором он слышал. «Я был очень взволнован, когда получил его первое письмо. Оно было написано по-французски, латинскими буквами, и даже почерк французский! Попадались мелкие орфографические ошибки, но при отсутствии хорошего образования французы часто допускают подобные ошибки! Франсуа П. рассказал мне свою историю. Он представился как француз-патриот, сражавшийся за Францию против гитлеровских войск. А я-то тем временем в своем ослеплении строил, как муравей, преступную тоталитарную империю, работал на великорусский империализм! Франсуа П. был арестован и в общем-то похищен русскими в Париже в 1945 году, получив срок в двадцать пять лет.

Теперь, когда моя вера в коммунистические идеалы трещала по всем швам, никто не мог бы вызвать у меня такое сочувствие, как француз, ставший жертвой той же системы, которая угнетала меня и стольких других людей. Мы переписывались несколько недель. Я посылал ему всё что мог – табак, немного сахара и масла, а главное, письма, в которых старался его утешить и поддержать. Он попросил у меня лимон “для химической операции” – и мне удалось добыть для него лимон. В другой раз он сообщил, что хочет “кое-что организовать” и ему для этого нужен шприц. Тут я начал сомневаться. Я посылал ему так называемые “бациллы” (на тюремном языке так назывались жиры, колбаса), но шприц посылать не стал. Не помню уже точно, о чем писал ему в письмах; в основном я старался его подбодрить, оживить в нем надежду. Олег тайно передавал эту корреспонденцию, а Алексей Г. переводил ее для следователя. Эта переписка до сих пор находится в красноярских архивах.

Я был очень раз увидеться с Франсуа П.; его уж не знаю под каким предлогом привели под строгой охраной в фотомастерскую, где я работал с тех пор, как меня без объяснений уволили из бюро научной информации. Впервые за долгие годы я говорил по-французски с настоящим французом. Какой я был простачок! Говорить на иностранном языке было уже само по себе правонарушением. Мне следовало догадаться, что всё это подстроено. Ну как я мог вообразить, зная, где живу, что вся эта история – не ловушка? Властям было необходимо, чтобы я лично был знаком с человеком, с которым мы будем вместе обвиняться в создании заговора.

Олег П., ревностный посредник, принес мне очень подробный секретный план норильского региона и предложил его сфотографировать, чтобы переслать послу Франции. Идея заключалась в том, чтобы привлечь внимание Франции к судьбе ее несчастного гражданина, патриота и участника Сопротивления Франсуа П., приговоренного к двадцати пяти годам спецлагерей особо строгого режима. Олег П. заверил меня, что этот снимок позволит французам, не имеющим ни малейшего понятия о Норильске, лучше понять, где Франсуа П. находится. Сам он, мол, как раз собирается в Москву в командировку, где найдет возможность передать во французское консульство мое письмо с ходатайством за соотечественника и снимок, который, по словам Олега, облегчит французам поиски. Позже в моем обвинительном деле я обнаружил этот снимок в трех экземплярах – предполагалось, что его передадут и в английское и американское консульства.

Паутину сплели очень ловко, всё было рассчитано на то, что я в нее попаду. Олег П. проявил и передал мне снимок, который я сделал. Несколько дней спустя тот же Олег П. назначил мне свидание в своей гостинице. Я должен был принести письмо и снимок с планом. Олег торопился: на другой день он уезжал в Москву. Я, опытный секретный агент, привыкший к нелегальным заданиям, приготовил для него книгу, чтобы ему не пришлось везти письмо в кармане: пустив в ход знакомый прием, я спрятал письмо и снимок под переплет, а потом тщательно его подклеил. И вот я явился в гостиницу с этим “взрывоопасным” грузом, понимая, разумеется, что рискую, но намереваясь во что бы то ни стало поддержать соотечественника.

Шел март 1949 года, день клонился к вечеру. Помню, что, когда я пришел на встречу, было уже очень темно. У входа меня поджидал следователь Арсеньев, чтобы отобрать у меня улику прежде, чем я войду в гостиницу. И вот я в милиции, в кабинете Арсеньева. Он, конечно, ликовал, но продолжал играть роль. Как будто не он расставил ловушку, чтобы меня заманить и засадить снова, на этот раз так надолго, что если бы не смерть Сталина и ее последствия, я бы сидел и до сих пор.

Разумеется, они не нуждались во всех этих уликах, чтобы меня осудить, поскольку, как я уже говорил, для этого достаточно было и тени подозрения. Но ведь Арсеньев хотел отличиться, чтобы начальство узнало, какой он превосходный следователь. Они могли заставить какого угодно заключенного дать на меня показания, достаточно было его избить или пообещать ему освобождение годом раньше. Но Арсеньев был артист в своем деле, работал с энтузиазмом, тем более что ему скучно было в заполярной глуши. Дело получалось нерядовое. На улицах Норильска и в спецлагерях французов в общем-то и не было. А тут сразу два! И капитан Арсеньев понимал, что “разоблачение международного заговора” украсит его личное дело, пускай даже все знают, что это фальшивка. И он превосходно сыграл свою роль. Он сурово уставился на книгу, которая у меня была с собой, словно совершенно не зная, что в ней спрятано. Затем рявкнул помощнику:

– Ножницы!

Помощник порылся в ящике и нашел только старую зазубренную бритву, с помощью которой Арсеньев надрезал книгу. Действовал он так медленно, так торжественно, как в скверном детективе; я бы смеялся, если бы мне в этом фильме не была отведена гибельная роль злодея. Я чувствовал, что меня обвели вокруг пальца. Олег и Алексей, мои товарищи по “Мейфлауэру”, и Франсуа, мой так называемый соотечественник, готовый умереть за Францию. И всё это спланировал Арсеньев, делавший карьеру за счет моей гибели».