Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Шутка сказать: снимок – а для советского человека это одна из самых кошмарных улик – и письмо в иностранное посольство. Вот уж ирония судьбы: Жак, такой осторожный, такой скрытный, первые лагерные годы опасавшийся всех и вся, навлек на себя смертельно опасное обвинение в шпионаже, опирающееся на подлинные документы, которые он сам же вручил доносчикам. Его обвинили в том, что он вместе с Франсуа П. и некоторыми другими людьми планировал бегство на самолете через тундру при пособничестве французского, британского и американского посольства. Ни больше ни меньше! Официальные показания Франсуа П. подтверждали эту версию; ее подкреплял перевод их переписки, хотя в ней Жак не проронил ни слова о побеге: «Разумеется, я никогда не делился с ним планами бегства, немыслимого для него, европейца, не знакомого ни с советской действительностью вообще, ни с Арктикой в частности. Я, старый опытный лагерник, прекрасно это понимал. Вот почему в письмах к Франсуа П. я главным образом стремился его подбодрить. Но этого было достаточно, чтобы меня скомпрометировать».

Второе обвинение, выдвинутое против Жака-француза, удачно дополняло первое, тридцать девятого года, которое было не столь тяжким, так как не основывалось на документах. Но на дворе уже был не тридцать седьмой год: в конце сороковых начиналась вторая Великая чистка. Новое дело Жака Росси удачно вписывалось в общую картину: в это время миллионы зэков получали новые приговоры сроком на десять, пятнадцать, двадцать лет, куда более тяжелые, чем десятилетие тому назад. Во второй раз, так же как в первый, Жаку не пришлось предстать перед обычным судом, его осудило ОСО. «Во время второй чистки сорок седьмого – сорок девятого годов создали систему повторных осуждений: незадолго до окончания срока некоторые категории политических опять попадали под суд, причем им предъявлялись те же пункты обвинения, чем подтверждалось, что в первый раз их осудили не по ошибке, потому что НКВД никогда не ошибается. Следователь вносил в дело протесты обвиняемого, но уже не заставлял под пыткой признаваться в своих “преступлениях”, потому что судил не суд, а ОСО, всегда осуждавшее обвиняемого заочно».

Жака тут же доставили в Норильскую следственную тюрьму, где у него хватало времени размышлять над терпеливо разработанным сценарием, по которому он становился постоянным обитателем ГУЛАГа. Во-первых, Олег П., которого что-то уж слишком легко освободили. Олег вел себя непростительно, но в конце концов у него старенькая мама, он ее очень любит, ей необходимы лекарства, которых власти запросто могут ее лишить. Алексей Г., бывший зэк, приехавший с тем же конвоем, что Жак и Олег, в прошлом был журналистом «Известий», много путешествовал, бывал в Париже. Он тоже был бывшим заключенным, не имел права вернуться домой, его судьба также висела на волоске и полностью зависела от следователя.

А француза Франсуа П., «после того как он помог сфабриковать дело, за которое меня посадили на двадцать пять лет, перевели в другой лагерь, где он стал известным стукачом. Я узнал об этом во время съемок телевизионной передачи о французах – узниках ГУЛАГа, от Бернара Же́рма, другого француза, который, на беду, когда в сорок пятом году служил в оккупационных войсках в Вене, пошел навестить свою девушку, попал в облаву и таким образом нежданно-негаданно угодил в ГУЛАГ. Как был арестован Франсуа П., я понятия не имею. Ясно одно: его арестовали за границей, что позволило ему выйти на свободу раньше меня. Кажется, в конце войны он торговал на черном рынке не то в советской оккупационной зоне Германии или Австрии, не то прямо во Франции в те времена, когда советские комитеты по репатриации выискивали перемещенных лиц. Как бы то ни было, Арсеньев использовал его, чтобы меня погубить. Вероятно, Арсеньев предположил, и не без оснований, что, потеряв коммунистический идеал, я обратился к французскому патриотизму. А Франсуа П. был жалким типом, которого Арсеньеву легко было превратить в свое орудие. Он посадил не только Франсуа, но и нескольких его приятелей, дававших ему советы, чтобы создать крупное дело, затрагивающее три посольства свободного мира!»

Когда в 1993 году по требованию Жака его дело пересматривали, он получил документ военного трибунала, в котором говорилось, что решение ОСО 1949 года касательно Жака Росси, Франсуа П. и еще четырех человек, эстонца, украинца и двух русских, ликвидировано «за отсутствием факта преступления». К нему была приложена копия приговора 1949 года, извлеченная из дела, где указывалось, что Франсуа П., осужденный ОСО в 1948 году и приговоренный к двадцати пяти годам, на момент суда над Жаком отбывает наказание в лагере № 2 НКВД.

Обида на Франсуа П. преследовала Жака дольше всех других обид, также вполне законных. Ведь Франсуа П. покусился своим предательством на самое святое, что оставалось в душе у Жака после того, как развеялись в дым его коммунистические идеалы, посягнул на то единственное, что еще помогало жить и сопротивляться. Франсуа П., француз, которого он хотел спасти, предал Жака-француза. Но это предательство не разрушило его новой брони, не столько национальной, сколько культурной, брони, которую Жак выковал себе, чтобы легче расстаться с коммунистическими убеждениями. И всё же Франсуа П. был всего лишь орудием той системы, порочность которой Жак сам осудил, системы, что в течение всех этих черных лет снова и снова объявляла людей преступниками, приговаривала к новым срокам, чтобы использовать их рабский труд и наводить на них страх.

Однако на сей раз Жак не пожелал подчиниться, как десять лет назад, когда, очутившись в следственной тюрьме, был убежден, что скоро перед ним извинятся. Теперь его глаза наконец раскрылись и он хотел прибегнуть к другим способам. Надо сказать, что сама процедура следствия значительно отличалась от той, что была в первый раз. Арсеньев для начала послал Жака в норильскую следственную тюрьму, которую строили сами заключенные; условия там были хуже, чем в лагере, – хлебная пайка крайне мала, прогулок вообще не было. Но главное, Жак очутился в полной изоляции. И он стал ждать.

Проходили недели, месяцы, прошло полтора года. А следствие Арсеньева всё продолжалось; подследственного часто водили на допрос, а в остальное время Жак сидел один в своей камере, не работал, не имел в своем распоряжении книг. Он боялся сойти с ума. «С утра я садился по-турецки лицом к окну и пальцем чертил имена китайских династий. Для каждой династии я искал в памяти главные политические и культурные события. Вспомнив, записывал на полу, опять-таки пальцем, имена художников, поэтов, крупные сражения, всё, что мог восстановить. Этим я занимался до полудня, когда разносили суп. Я ел его медленно, очень сосредоточенно, чтобы надольше хватило. Потом садился по-турецки спиной к окну, для разнообразия, и до пяти-шести вечера сам себе читал стихи, какие мог припомнить, на всех языках, какие знал. На французском, конечно, но и на польском, испанском, итальянском, немецком, английском, русском, персидском… Романов я наизусть не знал. Но все-таки пытался вспомнить фразы, абзацы… Сегодня я бы уже так не мог, поэтому мне бы не хотелось вернуться в российскую тюрьму. В социальном жилье в парижском пригороде живется намного лучше!»