Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

– Вы должны поехать в Самарканд, а там обратиться в местную милицию. По предъявлении справки об освобождении получите удостоверение личности. А с этим удостоверением вы сможете обратиться за выездной визой из СССР. Мы не в силах ничего сделать, потому что вы сами выбрали Самарканд. Таков закон».

Так случилось, что после почти двух суток перипетий и напряженного ожидания Жак-француз, выпущенный на свободу зэк, которому удалось не где-нибудь, а в Советском Союзе силой ворваться во французское посольство, который навлек на себя неудовольствие надушенной молодой дамы за то, что испачкал снегом ее натертый паркет, который несмотря на все свои усилия получил от дипломатов родной страны только два письма, несколько рублей и пакет деликатесных консервов, а затем был задержан советской милицией как террорист, в конце концов сел в поезд, идущий в Среднюю Азию, и поезд увез его на тысячи километров от Москвы и еще дальше от Парижа.

Билет Москва – Самарканд для Жака был оформлен администрацией лагеря. В каждом советском поезде были отделения для военных и милиции. Жаку досталось нижнее место, а верхнее занимал военный, лейтенант в форме, ехавший к месту прохождения службы где-то в Ашхабаде, за Самаркандом. Жак ехал пять суток, а его попутчик на сутки с лишнем дольше; долгие часы они коротали в разговорах: «Сперва он рассказывал мне захватывающие фронтовые истории. Когда мы ложились спать, он клал свои прекрасные трофейные часы, привезенные из Европы, на столик рядом с моей нижней полкой – мне туда было нечего положить. Когда настала моя очередь рассказывать, я решил, что скажу правду – что я француз, что я сидел, что меня освободили. Мой попутчик оказался порядочным человеком: он не изменил ко мне отношения. Он только перестал оставлять часы на столике на ночь».

Ехали долго, купе были набиты битком, и Жаку было любопытно вступать в разговоры с незнакомыми. Среди прочих он повстречал женщину-врача с азиатскими чертами лица, очень черноглазую и черноволосую. Она возвращалась с научной конференции к себе в Ашхабад. Она спросила, женат ли он, и предложила поехать к ней в Туркменистан: там он сможет преподавать в университете, а она легко найдет ему хорошую туркменскую жену. Но Жак «выбрал» Самарканд, и изменить этого ему бы уже никто не позволил. Поезд останавливался на маленьких станциях, это были просто сараи посреди казахской степи. Крестьяне приходили к поезду и приносили на продажу яйца, кур, кумыс, овощи, фрукты, белый хлеб. Жак делился с попутчиком-офицером посольскими деликатесами.

Наконец через пять дней и ночей поезд остановился на вокзале Самарканда, расположенном, как в большинстве среднеазиатских мусульманских городов, довольно далеко от города, чтобы паровозные гудки не мешали крику муэдзинов. «Между Москвой и Самаркандом разница во времени составляет несколько часов. На заре я вышел с вокзала; после поезда все тело затекло; я увидел осла – самое что ни на есть южное животное, с точки зрения человека, который провел пятнадцать лет в Заполярье, и, к моему восторгу, этот осел заревел. Стоял декабрь, но совершенно бесснежный, и деревья были в листве. Женщины носили легкие туники, под тонким шелком обрисовывались их груди, а чадру они откидывали назад, потому что в городе не принято было прикрываться этим жестким покрывалом из конского волоса; его носили только в деревнях, где строже соблюдались местные обычаи. Меня опьяняла весенняя атмосфера, красные, синие, желтые шелка на женщинах, пестрые мужские тюбетейки, старики в длинных стеганых халатах ярких расцветок и тюрбанах, красота – мужская и женская: таджики относятся к арийской расе, у них миндалевидные глаза, прямые носы, тонкие черты лица, а узбеки – турано-алтайского происхождения, губы у них толще, цвет лица темнее, глаза раскосые.

В очень советском автобусе, который вез на центральную площадь Регистан, я, к своему удовольствию, оказался стиснут в толпе местных жителей, спешивших по своим делам, ехавших на работу. Автобус подкатил к конечной остановке. Было, наверно, часов семь-восемь утра. Я оперся на парапет и любовался великолепной площадью с двумя мечетями и старинной духовной школой: там бродили призраки торговцев и погонщиков верблюдов, собиравшихся вокруг караванов. Я воображал себя Тимурленгом (на Западе его называют Тамерлан): тень этого военачальника XIV века, продолжателя дела Чингисхана, витает в здешних шелковых краях более явственно, чем тень Сталина. Какой-то старик с белой бородой, в тюрбане и ватном халате, посмотрел на меня и спросил по-русски:

– Нравится?

Я постарался вспомнить всё, что знал по-персидски, чтобы ответить ему на его языке. Он немало удивился, с его точки зрения, я был похож скорее на русского, чем на узбека. Он спросил по-персидски:

– Ты русский?

А я ответил, что я “фарханги”, это персидское слово означает и француза, и иностранца.

Но он не вполне меня понял; ему хотелось знать, не немец ли я, потому что о войне с немцами говорили даже в Средней Азии.

Тогда я произнес слово “магреби”, на персидском означающее запад. Я пытался дать ему представление, откуда я взялся, ведь Франция находится западнее Германии.

– Какая у тебя религия?

Тут я немного схитрил, потому что не хотел, чтобы он принял меня за православного, и ответил “христианин-католик”, а не просто “христианин”. Но его-то интересовало, бывают ли у нас не мечети, а другие храмы и ходят ли в них люди. Наконец, последовал третий вопрос:

– У вас там есть колхозы?

Я ответил, что колхозов нет, крестьяне работают на своей земле на свой страх и риск.

– А ты живешь здесь?

Пришлось признаться, что я только что с поезда и еще нигде не живу. Он тут же сказал:

– Если тебе негде жить, живи у меня.

Так я познакомился с древней традицией среднеазиатского гостеприимства: я не русский, приехал из страны, где люди ходят в церковь, пускай не в мечеть, из страны, где нет колхозов, и двери его дома распахнулись мне навстречу.

Почтенный старец отвел меня к себе, на мужскую половину дома, но правила у них были не слишком жесткие, и во дворе все встречались, мужчины и женщины. Мне объяснили, как ориентироваться в городе, чтобы найти дорогу домой, и я отправился в милицию, чтобы получить пресловутое “удостоверение личности”, без которого я не мог ни жить, ни вернуться на родину. Было часов девять, от силы десять утра. Удостоверение личности имело номер и дату выдачи, их следовало указывать в самых разных ситуациях, но это не был ни внутренний паспорт, ни заграничный. Удостоверения были трех типов: обычные, для иностранцев и для иностранцев без гражданства. Я гордо предъявил милиционерам письмо из французского посольства с фотографией, не сообразив, что это письмо делает мой случай особым, а если бы я просто показал им справку об освобождении, на которой был указано, что я француз, мне бы, вероятно, выдали бесценное удостоверение личности, и уже на его основании я бы мог просить выездную визу. Теперь же все пошло не так. Бюрократ пошел совещаться с начальством, вернулся с сообщением, что у них кончились формуляры и что мне следует прийти еще раз через пять дней. После пяти дней в поезде – еще пять дней, мне показалось, что это вечность».