Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

На разъезде меня встретили наши пограничники и повели к начальнику заставу, где потребовали у меня документы. Показав русский и китайский паспорта на имя Михайлова и удостоверение фирмы Ван-дер-Гувена, я сказал:

— Других документов у меня нет. Я из Владивостока. Приехал сюда по заданию Приморского облревкома партии. Мне нужно срочно связаться по прямому проводу с Дальбюро ЦК партии, с товарищем Буйко или с кем-либо из членов Дальбюро.

Начальника заставы особо привлек документ иностранной фирмы, и он внимательно и долго его рассматривал.

— Есть ли у вас документ, подтверждающий ваши слова? — спросил он.

— Таких документов у меня нет. Их и не нужно. Но независимо от всего я прошу вас, не задерживая свяжите меня по прямому проводу с Читой. Тогда вы, кстати, и сами получите быстрый ответ на все ваши сомнения.

Начальник поста быстро понял, что в данном случае действительно единственно правильный выход из положения — связаться с Читой.

А.М. Буйко оказался у себя в кабинете, и связь с ним была поэтому установлена. Быстро застучал аппарат Морзе:

— Говорит Элеш. Здравствуйте, Александр Михайлович! Только что прибыл из Владивостока с поручением облревкома связаться с вами и рассказать о наших делах.

Подробно, насколько позволило время и место, я информировал о проведенной забастовке, о многочисленных арестах, о настроении населения, о положении в Приморье, о нуждах подпольной организации и помощи, которая нам нужна. А.М. Буйко ответил мне, что они учтут мою информацию, помощь нам и людьми и материальными средствами будет. Буйко пожелал мне благополучного возвращения, и наш разговор на этом закончился.

Мне и дальше повезло: еще в пору дневной жары мы вернулись на станцию Маньчжурия. И никто нас не встретил: китайские солдаты-пограничники все еще продолжали спать.

В тот же день я выехал с тем же поездом, на котором прибыл, обратно во Владивосток, нигде не задерживаясь. Отрезок пути Пограничная — Владивосток проехал как обычный пассажир, полагаясь на удостоверение фирмы Ван-дер-Гувена. Оно помогло.

По возвращении из командировки в Китай, я в тот же день побывал у Володи Шишкина и сделал ему сообщение о моих переговорах по прямому проводу с Буйко. Вскоре пришел А. Коврашицкий. Он, как всегда, взвешивая каждое слово, неторопливо начал:

— Встретил сегодня бывшего начальника областного управления. милиции Попова. Он просил меня передать содержание разговора с одним японским штабным офицером, близким к генералу Тачибана.

— Что же заявил этот близкий к Тачибана офицер? — спросил В.П. Шишкин.

— Офицер заявил, — продолжал Коврашицкий, — что политическая обстановка на Дальнем Востоке становится для японского командования более сложной, чем до сих пор, и что в настоящих условиях было бы более приемлемым старое антоновское правительство, чем меркуловское. «Не скрою, — добавил этот офицер, — японское командование не прочь оказать свое содействие возвращению антоновского правительства».

— Нет, Андриан Михайлович, — сказал Шишкин, — твое сообщение оригинальностью не блещет. Подобные провокационные заявления мы не раз слышали от представителей японского командования. Заявление японского офицера не заслуживает доверия. Наоборот, после этого мы должны насторожиться и задать себе вопрос: «Какую пакость готовят нам японцы?» Давай договоримся, Андриан Михайлович, — дал указание В.П. Шишкин, — всякие встречи и разговоры с японским офицером прекратить. Встретишь Попова, передай то же самое и ему. Учти, что любые дипломатические переговоры с представителями иностранного государства — это не наше дело, а правительства ДВР.

Но дело, оказывается, этим не кончилось. Прошло несколько дней. Я снова был у Шишкина. Он мне сказал:

— Сегодня у меня был Коврашицкий и говорил, что тот самый японский офицер,, что близок к генералу Тачибана, снова встретился с Поповым и стал уверять его в том, что японское командование окажет активное содействие возвращению антоновского правительства.

— Ну, а ты как? Веришь этим сказкам?

— Нет, конечно! Но интересны мотивы, которые приводил при этом японский офицер.

— Какие именно?

— Офицер, как передал мне Коврашицкий, так мотивировал позицию японского командовании

1) успехи советской дипломатии и Раппальский договор с Германией сильно подняли престиж Советской России;

2) разгром польской армии, неофициально руководимой французским маршалом Вейганом, неожиданно показал возросшую силу Красной Армии;

3) общественное мнение государств Антанты и Америки против вмешательства в гражданскую войну и решительно против любой формы интервенции в России;

4) за последнее время и в самой Японии также усилилось движение против интервенции в Сибири;

5) с приходом меркуловского правительства прекратилась всякая торговля Японии с Россией. Возвращение антоновского правительства означало бы возможность широких экономических связей России с Японией, развитие торговли, выгодной обеим странам.

— Попробуем проверить японцев. У нас для этого будет полная возможность.

— Какая? — спросил я, не понимая.

— Мы готовимся ко всеобщей забастовке. И в ходе забастовки проверим японцев.

Около 20 июля на заседании ревкома партии был окончательно решен вопрос о всеобщей забастовке и назначен срок: с 27 по 31 июля включительно.

Было решено, что Центральное бюро совета профсоюзов предъявит меркуловскому правительству общее требование: прекратить массовые аресты, повальные обыски и облавы, пытки арестованных, расстрелы и убийства; сохранить в неприкосновенности восьмичасовой рабочий день, право собраний и демонстраций.

Временный председатель исполбюро (председатель Ф. Третьяков находился в командировке в Чите), член облревкома партии К. Серов собрал исполнительное бюро, и на нем был организован стачечный комитет, который сформулировал свое требование меркуловскому правительству, предупредив, что в случае его отклонения будет объявлена всеобщая забастовка.

Облревком партии одновременно решил выяснить намерения японского командования. В этих целях было дано указание «секретно» распространить слух, что облревком распорядился подтянуть партизанские отряды к городу я ведет подготовку рабочих дружин и профсоюзов к восстанию.

Меркуловцы, как можно было ожидать, требования отклонили. Тогда Центральное бюро призвало рабочих и служащих начать всеобщую забастовку. Это была знаменитая июльская забастовка, поразившая интервентов и белых своей организованностью. Город погрузился во тьму, остановились предприятия, поезда и трамваи, закрылись магазины. Жизнь замерла. Связь со Второй Речкой, Угольной и Раздольным была прервана. Железнодорожный мост на реке Лянчихе — взорван.