Анна Алматинская - Минувшее

— Ты уже простилась, теперь уходи!

— Я пойду на кладбище, — твердо заявила Раима.

— Это наше дело. Среди мужчин тебе не место. Закона не знаешь? Сейчас же уходи.

— Я пойду! — Раима накинула на голову платок. Рахман вспыхнул.

— Никуда не пойдешь! Уйди, ударю! — Он сжал кулаки. Все замерли, ждали, чем кончатся пререканий между отцом и дочкой. Раима посмотрела в бешеные глаза отца и, протягивая руку к большому кухонному ножу, сказала охрипшим голосом:

— Я пойду! — И столько было силы в ее голосе, а в лице такая решимость, что мужчины, сгрудясь, отодвинулись и ждали. Один из них, взглянув на лицо девочки, поспешно сказал:

— Пусть идет. Она же комсомолка.

Выход был найден, все облегченно вздохнули. Подняли носилки и почти бегом понесли их на кладбище.

Давно ушли мужчины, закончив обряд погребения. Раима осталась одна. Впоследствии, вспоминая эти скорбные часы, она не могла припомнить: было ли это глубокое раздумье, когда перед глазами человека проходит вся его жизнь, или же это было то забытье между сном и потерей чувства окружающего, которое наступает у человека, измученного до предела духовно и физически.

Очнулась она от тревожного голоса Саодат.

— Раима! Сестра, сестрица! Что ты молчишь? — Со слезами девочка тормошила сестру за плечи.

Раима подняла с рыхлой земли голову и удивленно оглянулась. Солнце зашло. Мягкий, серебристый свет луны делал окружающий мир невесомым, призрачным. На кладбище царила тишина. Саодат обняла сестру, прижалась к ней.

— Ты напугала меня! Я думала и ты умерла, оставила нас, — всхлипнула девочка. Раима прижала к себе сестренку. Та просила:

— Пойдем домой. Отец зовет. Он разобрал кирпичи, открыл дверь. Сказал, что будем жить одной семьей. Тетя Хадича сготовила плов и пельмени, гости много ели, пили вино… а потом ушли. Меня отец за тобой послал. Пойдем!

Но у Раимы не было сил оставить одинокой ту, что наполняла всю жизнь. Саодат, поглаживая руку сестры, прижалась к ней и заплакала.

— Ты не любишь нас, никому мы теперь не нужны…

Раима решительно встала, взяла сестру за руку.

— Пойдем! Не плачь, Саодат, впереди у нас много еще будет слез и горя. Надо крепко держаться друг за друга. Так мама учила.

Она опустилась на колени, погладила рукой могильный холмик:

— Спи спокойно, родная! Я буду часто навещать тебя. — И обняв сестренку, пошла домой.

Как и предвидела Раима, в жизни детей Нарджан и слез, и горя было достаточно. Детей заставляли работать, нянчить маленьких братьев, подметать двор, мыть посуду, беспрестанно бегать по всяким поручениям Хадичи, а их у нее всегда находилось немало. Ласки дети не видели — постоянные окрики и брань.

Раима дома бывала мало. Помня прощальный завет матери, она вся ушла в учение. Братья полюбили Раиму, приходили к ней со своими бедами и огорчениями. И она привязалась к ним, но мало бывала с детьми: надо было догонять класс.

Понимая, как тяжело девочке, учительница побывала у отца, разъяснив ему, что Раиме приходится трудно, пропущено много. Рахман слушал невнимательно, неодобрительно покачивая головой. Но все же, когда Хадича попробовала оторвать Раиму от книги и девочка резко отказалась, отец, сидевший за дастарханом, прикрикнул:

— Оставь ее! Не знаешь, что ли? С норовом она, как степная кобылица. Пусть кончает школу, а там посмотрим.

Раима часто ходила на кладбище. На могиле матери она готовила уроки, читала любимые книги, мечтала о своем будущем. Вспомнила мечты матери — видеть ее ученой.

Но вот пришла пора последних экзаменов. Сдала их Раима блестяще. Вот и аттестат получен. Какое счастье! Получив аттестат, она побежала на кладбище.

— Тебе первой, моя мамочка, я принесла свою радость. Вот и выполнила твоя дочь свое обещание! А теперь — в институт! Как ты хотела.

Давно уже поглядывали женихи на цветущую девушку. Стройная, красивая, но всегда серьезная не по летам, всегда с книжкой. Они побаивались сурового нрава девушки.

Однажды, когда Раима разбирала свои учебники, выясняя, что ей может пригодится в студенческой жизни в Ташкенте, куда Раиму посылал на учебу комсомол, ее окликнул отец.

— Я слушаю, — в недоумении откликнулась девушка на ласковый зов отца. Давно он не говорил с ней таким добрым голосом.

— Стала ты, джаным, совсем взрослой, вот и школу кончила. Пора подумать о своем гнезде. Сватает тебя Курбан-ата. Ты его знаешь, наш ближний сосед, через два дома живет. Жена умерла, детей нет. Он хоть и считается сапожником, но человек зажиточный. Дом — полная чаша. Будешь жить в достатке, к отцу близко. Когда и поможешь мне.

Раима вспомнила слова матери: «Все о себе думает». Ей стало неприятно. Мать загубил, теперь меня продать своему приятелю хочет. Раима молчала.

— Ну, чего молчишь? Обрадовалась? Хозяйкою сама будешь.

— Замуж мне рано. Поеду учиться, так мама завещала.

— Глупая! — вспылил Рахман. — Мать ей завещала! Сама умерла в нищете, девчонку сбила с правильного пути.

— Не говорите так о маме. Она была умная, добрая. Сами вы к ней два раза хотели вернуться. Она одна, без вашей помощи, нас вырастила.

Решительный отпор сватовству и напоминание о своем позоре, когда бывшая жена отказалась от его настойчивых предложений — жить вместе, вывели Рахмана из себя, он возмутился:

— Я твой отец. Забыла наши законы? Я выбрал тебе мужа, завтра готовься к обручению! — грозно нахмурясь, поднялся Рахман с кошмы. — Распустилась! Не позволю своевольничать!

Со дня смерти матери никто в доме не слышал смеха Раимы, и вот словно зазвенел серебристый колокольчик. Откинув голову, она смотрела на отца и смеялась. Он с недоумением и опаской вглядывался в лицо дочери. Красивые черные глаза девушки в упор смотрели на него. Ему казалось, что два острия кинжала вонзаются ему в грудь. Смеется! Над мастером кураша смеется девчонка. Он хотел закричать на нее, ударить, но услышал злой голос:

— Поздно вы, усто Рахман, вспомнили, что вы отец! Из какого затхлого угла жизни вы явились в наши дни? Никаких прав надо мной вы не имеете. Продавать меня и насильно выдавать замуж не имеете права. Вы забыли о советских законах? Не старое время!

— Как ты смеешь так разговаривать со мной, проклятая! Кто тебя продает? Я забочусь о твоей судьба. Это мое право.

— Нет! — вспыхнула Раима. — Но сдержалась и язвительно спросила: — Эти пять баранов, что пригнал Курбан, ваш собутыльник, разве не плата за меня? Еще деньгами обещал сто рублей, как за дойную корову. Хадича рассказала о вашей торговле. Не будет этого! Не днях я уезжаю в Ташкент, учиться.

— Я покажу тебе Ташкент! — сатанея, кричал отец. — Я научу тебя, негодяйка, почтению к отцу! Так проучу, что костей не соберешь… — Он, сжав кулаки, двинулся к дочери. Она не дрогнула, лишь сузились сверкающие глаза.